Андрей Геласимов: преодоление искушений (в жизни и литературе)

Часть 2

Авторы:


Берег культуры, Самое главное
Темы: , .

Продолжение. Начало интервью здесь.

Справка

Первой публикацией Андрея Геласимова стал перевод американского писателя Робина Кука «Сфинкс», изданный в начале 90-х. В 2001 г. была напечатана повесть «Фокс Малдер похож на свинью», которая вошла в шорт-лист премии Ивана Петровича Белкина. В 2002-м повесть «Жажда» попала в сокращённый список премии Белкина и была отмечена премией имени Аполлона Григорьева, а также ежегодной премией журнала «Октябрь». Изданный в 2003 г. роман «Год обмана» стал самой распродаваемой книгой Геласимова. В 2004-м за роман «Рахиль» писатель удостоился премии «Студенческий Букер». В 2005-м на Парижском книжном Салоне он был признан самым популярным во Франции российским писателем. Его сочинения переведены на английский, немецкий, французский, испанский, китайский, сербский, эстонский, латышский, каталонский, венгерский, чешский, шведский языки и на иврит.

В 2009 г. Андрей Геласимов стал лауреатом литературной премии «Национальный бестселлер» за роман «Степные боги». В том же году вышел роман «Дом на Озёрной» – современная история о представителях многочисленной семьи, потерявших все свои накопления в эпоху кризиса. В 2010-м появилась книга «Кольцо Белого Волка», написанная писателем для своих детей, когда он жил в Англии. Геласимов писал историю по главе и отсылал домой по почте в конвертах. В настоящее время он работает над произведением с рабочим названием «Холод», действие которого будет разворачиваться в Якутии.

23_2009_20_6

Неестественная среда. Искушение временем и пространством 

– Скажи, Андрей, ты общаешься с собратьями по цеху – писателями? Нужна тебе эта среда?

– А у меня здесь среда: этот лес, это озеро, эти сосны… Дорога ведёт прямо к купалке. В Москве бываю не часто. Только по делам. Нечего там делать. Бесконечные пробки. Кроме того, я концептуальный антиавтомобилист. Принципиально не буду ездить. Я вообще не люблю автомобили. Они убивают людей. Мне не нравится, что дышать нечем. С удовольствием организовал бы политическую партию какую-нибудь против этого.

Я всё думаю на велосипеде до Москвы доехать. Правда, тогда надо противогаз надевать. Лет семь назад, когда мы сюда перебрались, впервые сели на велики – вокруг никто не ездил на этом виде транспорта. Но ситуация меняется: сейчас появляются тёти, дяди на великах. А у французов – многие так… Мне нравится: ты видишь человека в офисном костюме, который катит на работу на велосипеде – здорово! Может, в Голландию перебраться или в Прованс? Там везде, не только в городах, например, в самой глухой провинции в Провансе, есть жёлтые полосы для велосипедов. Едешь, никому не мешаешь. Вот это действительно среда.

А с писателями – да, общаюсь, когда требуется по протоколу: во время книжных ярмарок, поездок и общих выступлений за рубежом. Только за границей и встречаемся. Живём в одном отеле, деваться некуда. Но в основном отказываюсь от встреч.

Почему? К примеру, когда приходишь на «телевизор», чаще всего тебя до такой степени не волнует то, о чём вокруг говорят… Абсурд. Причём, независимо от передачи. Будь то Лолита Милявская или Виктор Ерофеев.

 

Держась за воздух против «main streаm». Искушение деньгами 

На родине тебя знают меньше, чем за границей. Это обижает?

– Однажды в Лондоне, лет десять назад, я зашёл в довольно большой музыкальный магазин и спросил пластинку Тома Уэйтса, которого очень люблю, а девушка-продавец спросила: «Кто это?» Тогда-то я успокоился и подумал: «Гения не знают!..» Её, наверное, можно было спросить о Бритни Спирс, Джастине Тимберлейке… А о Томе Уэйтсе – нет. Он ведь выступает в маленьких подвальчиках, не берёт за билеты больше пяти-шести долларов. И в Россию не приехал потому, что его приглашал какой-то водочный король. Уэйтс предложил свои условия: не больше трёх-четырёх долларов за билет, не больше ста человек в зале и студенты – бесплатно. «Король» сказал: «Я так ничего не заработаю, тогда мне это зачем?» И Том Уэйтс не поехал в Россию.

Я к чему: вот существует гений, абсолютно музыкальный, драматургический, он колоссальный артист, у Копполы в нескольких фильмах снимался. Мне нравится его нон-конформистская манера в музыке, но он неизвестен широкой массе людей. Я успокоился и подумал: «Том Уэйтс – это нормальная ниша… А быть Биланом или Сергеем Лазаревым – реально некрасиво, ну, неприлично».

Это вопрос принципиальный для художника. Если ты хочешь быть «in main stream», то делаешь, как Акунин, проект и зарабатываешь деньги. Но Том Уэйтс тоже прилично зарабатывает себе на жизнь. И мне – хватает. Я вот, например, очень люблю группу «Би-2», но её нет в телевизоре, на премиях МУЗ-ТВ, на МТV. Ребята тихонько «держатся за воздух» (так называется песня из нового альбома «Би-2»). Уверен – они тоже не бедные люди. Им просто больше не нужно. Думаю, это вопрос аппетитов.

23_2009_20_4

Когда я приехал в Москву восемь лет назад, мне надо было идти на телевидение писать сценарий. В Якутске всегда строго: зарплата такая-то, ты твёрдо её получаешь или не получаешь, как было в те времена, но работаешь за неё. А тут… Я спрашиваю одну знакомую на ТВЦ: «Катя, скажи, сколько просить?» Продюсеры всегда в этом случае задают самый противный вопрос на ТВ: «Сколько Вы хотите?» Она – мне: «Это зависит от твоих аппетитов». Попросил 900 долларов. Мне казалось, 1000 – много, 900 – в самый раз. Я – университетский преподаватель, приехал из Якутска, где в ту пору получал 150 долларов в месяц. Здесь, в Москве, знал – за месяц 50 страниц текста напишу точно. Мне сказали: «Хорошо». Потом уже выяснилось – запросил мало.

Но я так отношусь к жизни. Попросил столько, сколько было нужно на тот момент. Не больше.

 

С молоточком в руке. Искушение успехом

Я только что приехал из Барселоны. Там за мои тексты идёт своеобразная конкуренция между испанцами и каталонцами. Каталонцы заявляют: «Мы – не Испания». Поэтому в Испании мои «Рахиль» и «Жажда» вышли и на каталонском, и на испанском языках. А во Франции изданы все сочинения, кроме «Степных богов», но и их сейчас переводят.

В Европе всё началось с Франции. Там я значительно больше выступаю перед читателями – три-четыре поездки в год, а в России – одна. Европейские страны хотя и небольшие, но дистрибуция развитее. Приезжаю, например, во Францию, в деревушку на юге и вижу в книжном магазине мои книжки. У нас – только в крупных городах они есть в продаже. Раньше мои книги выпускало небольшое издательство «ОГИ». Такое культуртрегерское издательство, оно издаёт нераскрученных авторов маленькими тиражами, андеграундные и интеллектуальные книжки. Но теперь у меня права на все книги купило издательство ЭКСМО, крупнейшее в нашей стране. Надеюсь, что с их помощью и в России для моих книг изменится ситуация. В том числе и до Якутска, думаю, доберутся.

Борис Акунин рассказывает, что и не собирался становиться писателем, он задумал сделать как продюсер цикл развлекательного чтения для интеллектуалов. Ему показалось, что в стране сформировался класс такого читателя, который оценит подобный жанр. Но никто из собратьев по цеху, друзей, которых он планировал привлечь, не захотел участвовать в этом проекте. В итоге пришлось сочинять самому. А как ты стал писателем?

– Стойкая нелюбовь к театру заставила меня писать. Юра Козловский (руководитель театральной студии-факультатива при ЯГУ в 1978-1986 гг.) большую роль сыграл в моей биографии. Когда я выходил на сцену у Козловского, а потом в ГИТИСе у Анатолия Васильева, меня постоянно что-то напрягало. И я понял, что слова роли – это не мои слова. Я – тот, кого никогда не было. Выхожу и становлюсь Франкенштейном – монстром. А я же есть. Вот я! Сформировалось большое разочарование в театре. Не хожу туда уже лет двадцать. Этой осенью был в Лионе на юге Франции по книжным делам, выступал. После – стоял, курил и вдруг понял: здесь же Васильев теперь живёт. Но не возникло желания повидаться.

– Как у тебя рождаются темы?

23_2009_20_5

– С этим сложнее. Как-то издатель Игорь Захаров, раскрутивший в своё время Акунина, сказал мне: «Что ты как физкультурник? Всё время хватаешься за разные снаряды. Ты должен как профессионал-спортсмен разрабатывать одну тему». Захаров тогда предложил выкупить у меня всё, что я напишу даже в будущем. «Хочу сиквел «Степных богов», – сказал он, – то есть продолжение истории с одними и теми же героями, в пяти, например, романах. Как про Фандорина». Но я так не работаю. Я проживаю жизнь с моими персонажами в одном сочинении. А как дальше будет – не знаю…

Ещё Захаров сказал мне: «У Апдайка в Нью-Йоркском издательстве, где издаются его книги, есть табличка на двери кабинета, на которой написано: «Апдайк». А вот здесь будет твоя фамилия…» Он мне предложил это ещё пять лет назад. Хотел, чтобы я работал быстро. Те же технологии, что и в случае с Акуниным. Через каждые три-четыре месяца по книге. А мне, например, на написание романа «Степные боги» потребовалось четыре года. Возникло твёрдое ощущение, что близится 40-летний возраст и нужна большая книга. Поэтому я ему отказал.

– Почему именно роман? Чехов, например, рассказы писал…

– У Чехова было другое дыхание. На романном пространстве ты можешь развернуться сильнее, шире. В рассказе – другое. В коротком рассказе ты, как импрессионист, делаешь быстрое, почти неуловимое движение, а в романе – сам пласт, геологический массив, который ты затронул, требует иных усилий. Я полюбил это. Работая над романом, ты становишься геологом: берёшь молоточек, каску и бьёшь-бьёшь… ищешь эту породу, этих степных богов.

 

Между героем и читателем. Искушение славой 

– Для кого ты пишешь?

– Судя по «интерфейсу» моих книг, я пишу всё-таки для читателей. Мои книги дружественны по отношению к ним… Я не пишу, как Ольга Славникова (лауреат Букеровской премии за 2007 г.), которая предлагает сложный синтаксис, намеренно отталкивающий излишней вычурностью и не всегда соответствующий сути высказывания.

Мой герой, в отличие от героев Пелевина, например, находится в постоянной ситуации преодоления. И прежде всего – преодоления самого себя. Я вообще пишу про страхи и про то, как человек их перешагивает. Отчего, собственно, и становится человеком. То есть меня в герое волнует категория становления, сократовского перехода, если угодно. А у Пелевина всё статично от начала и до конца. Мир неподвижных идей. У него ведь, в принципе, живопись, а не литература.

– Ты знаком со своим читателем?

– Я не очень представляю своего читателя в массе. Отдельных людей запомнил, которые наиболее часто приходят на мои выступления, и они мне, разумеется, симпатичны. Одна старушка как-то раз сообщила после встречи с читателями, что у неё сегодня день рождения, что она бросила своих гостей дома и они терпеливо ждут, пока именинница встречается со своим любимым писателем. Но больше я всё же знаком со своими персонажами. Мне очень важны эти существа. Они для меня как живые люди. Личного опыта в моих сочинениях нет. Я дистанцирую персонаж от себя. У меня с ним возникают отношения как с реальным человеком.

23_2009_20_2

Чтобы было понятно, расскажу случай. Захожу недавно поздно ночью в метро. Вижу огромный рекламный плакат размером с вагон. На нём обложка моего романа «Степные боги». Там изображены силуэты двух главных героев – деревенского пацана Петьки и военнопленного японца Хиротаро. Мне их стало жалко. Как же так, думаю, я уеду, а они здесь одни ночью останутся… «Парни, простите!»

Был приятный сюрприз во время последней поездки с писателями на Дальний Восток. Во Владивостоке в музей Арсеньева пришли на встречу преподаватели из института повышения квалификации учителей. Ирина Барметова, редактор журнала «Октябрь», нас представляет: «Это – Игорь Иртеньев, это – Виктор Ерофеев, а это – Андрей Геласимов». И тут из-за угла – старушка, довольно взволнованно: «Нежный возраст?» «Да, – отвечаю. – «Нежный возраст». Было приятно. А в Хабаровске в библиотеке принесли несколько моих книг для автографа, я спрашиваю: «У вас тут продают?» «Нет, – говорят, – выписали через интернет-магазин «Озон». Тоже прикольно.

– В одном из своих выступлений прозаик Александр Кабаков говорил, что массовая литература и серьёзная должны существовать порознь, не пересекаясь… Другой его собеседник парировал, дескать, нет, мы должны бороться за каждого читателя… Какова твоя точка зрения?

– Что должно умереть – уйдёт. Я всё-таки эволюционист. То, что не нужно, пусть отмирает. Хорошая литература не отомрёт точно – серьёзная она или развлекательная, не важно. Шерлок Холмс ведь живее всех живых. А вовсе, как оказалось, не Ленин.

У меня на столе лежит несколько книг. Я обычно читаю по одной-две страницы. Сейчас читаю Горького, мне нравится, как он стартует. Две-три страницы – кайф поймал. Классно написанная сцена, сделано круто. Дальше почитаю Петра Алешковского, приятеля своего. Драйзера полистаю. Мне достаточно. Точно знаю, что Лескова «Очарованный странник» открою для удовольствия: буду наслаждаться синтаксисом, историей и как он её разворачивает….

– Как ты относишься к критике?

– Я её почти не читаю. Про критиков мне как-то Адабашьян забавно сказал, что они напоминают евнухов из царского гарема, которые ВИДЕЛИ, как это делает повелитель, и потому считают себя вправе поучать какого-нибудь феллаха, у которого своих двенадцать детей: «Не так, мол, ты это… Ибо мы знаем». Такое вот сравненьице. Люблю Александра Артёмовича. В корень зрит.

– А что такое премии в писательской жизни?

– Раздражающий фактор. Я отношусь к ним амбивалентно. Естественно, хочется победить. С одной стороны, хочется денег. С другой – не люблю. Очень «взволнованно», все нервные. Опыт последних лет показывает, как мне кажется, что жюри конкурсных премий часто ошибается. А вообще кому давать-то?! Есть литературный процесс или нет? Я не знаю. В будущем году на «Букере» будет столкновение лбами: я, Юзефович, Слаповский, Битов – четверо написали по роману. Все «конкуренты» – симпатичные мне люди. Особенно последний.

 

Выход из тупика. Искушение унижением

– Расскажи про писательский поезд до Владивостока!

– Я вообще хорошо поездил по России. Опыт интересный. Инициатором нынешней поездки выступила главный редактор журнала «Октябрь» Ирина Барметова. Очень красивый был поезд, с надписью: «Литературный экспресс». Нас собрали, повезли, разделили на группы. Было четыре этапа. В нашу группу входили: Андрей Дмитриев – писатель, Игорь Волгин – профессор МГУ, Дмитрий Бак – проректор РГГУ, Алексей Варламов – профессор МГУ. Несколько писателей. Познакомился с поэтом Игорем Иртеньевым. Хорошая компания.

23_2009_20_3

Хотелось посмотреть Забайкалье. Оно связано с моим последним романом, с предками. Ещё хотел во Владивосток – океан посмотреть, боевые корабли…

Наш вагон отцепляли на разных станциях, потом прицепляли к другим поездам. Однажды вагон стоял на запасных путях, мы ждали, когда его прицепят и отправят. Выходим, садимся на шпалы, путь завален. Я пошутил: «Русская литература в тупике». Приезжаем в очередной пункт, высыпаем на перрон, нас встречают, разбирают: кто-то едет в воинскую часть, кто-то в библиотеку и т.д. Под Читой меня возили к пограничникам, во Владивостоке – в университет, в Хабаровске – в библиотеку. Интересная встреча была в Биробиджане, в колонии для малолетних преступников.

– Писатель должен быть политизированным человеком?

– Никто не может до конца абстрагироваться от политики. Она везде. Я слежу за ней. Мне даже недавно кто-то сказал на встрече с читателями: «Вам надо идти в политику».

Тогда, рассказывая о романе, мне было важно показать, какую роль сыграла для меня, мальчишки из 70-х, Великая Отечественная война. Видимо, это звучало ангажированно. Не знаю – сентиментален я или нет, но то, что отрыдал на всех советских военных фильмах, начиная с «Летят журавли» и заканчивая «А зори здесь тихие», – это так. Для меня эти фильмы очень важны. Я на них вырос. Ещё на рассказах деда о войне. В этом смысле я очень политизированный.

В моей биографии был момент кризиса национальной самоидентификации. Коллапс Советского Союза, обнищание государства, личное обнищание… Унижение, которое может испытывать кандидат наук, не имея возможности прокормить (буквально!) на зарплату своих детей… Я брал в долг, ходил по домам, давал частные уроки. В этом не было ничего унизительного, всякий труд – хорош. Но тогда имелись большие претензии к государству. Приезжая в Европу, не очень хотел признаваться, что я русский. Говорил: «I am from Siberia» (я из Сибири). Это нормально проходило: Мальдивия, Сайбирия… Тем более, что человек так хорошо говорит по-английски. Они даже не предполагали, что перед ними русский.

За последние годы в стране многое изменилось, а я нашёл опору для своего романа в прошлом. Мне необходимо было возвращаться туда и искать ответа на вопрос: «Где же тот русский народ, частью которого я являюсь, от песен которого мурашки бегут по коже?» Достаточно запеть: «Эх, дороги…», и я мгновенно ощущаю себя русским. До мозга костей. Мне надо было на это опереться. Ведь мы тогда выстояли. Мы, «славянское быдло», которому отводилась роль даже не третьесортного народа в последующей истории Германии. Мы выстояли, а цивилизованная Европа склонилась перед фашистами. Это то, о чём Блок когда-то очень точно сказал:

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,

С раскосыми и жадными очами!

Я раньше не понимал этих слов. Думал: «Что за агрессия у такого утончённого поэта?» Декадент вроде, а хулиганит. И тут ведь главное не этнический вопрос. Для меня, например, такого просто не существует… В моих жилах – кровь забайкальских казаков, чалдонов, ещё тунгусская… У меня дети на свет появились с узкими глазами и только позднее приобретали европейские черты. Мать говорила, что и я родился с узкими глазами. Всё как у Блока. Что делать, такая страна. И Сибирь такая. Я гордость за это испытываю. И за ассимиляцию, в том числе. И за то, что вот это перемешанное «быдло», каким нас немцы считали, фашизм остановило.

gelasimov

Тут отчасти и ответ на вопрос, почему мои книги знают в России меньше, чем на западе. Как сказала моя издательница: «Сейчас дискурс немного не для твоих книг. Он больше для сатиры, для фантастики и для верноподданнических романов с кремлёвской ориентацией». А об энергии народа, абсолютно неуправляемой, дикой, энергии пьющего народа, когда всё кипит,.. – ни-ни. Но когда началась война, именно этот народ встал за Родину и костьми за неё лёг. Сибиряков под Москвой лежит немерено. Это тот самый народ, который шёл в атаку, не спрашивая ни о чём, который Сталинград отстоял, победил под Курском, даже близко не имея таких танков, как «Тигр»… Мальчики с бутылками зажигательной смеси ложились под эти танки, и те горели, как факелы.

С нами и сейчас всё в порядке. Недавно в новостях прошёл сюжет о гибели военного самолёта МИГ-29. Я сразу задумался – почему пилот не катапультировался? Опытный лётчик, заместитель командира эскадрильи. Оказалось, он до окраины села машину вытягивал. А потом времени уже не хватило. Рухнул почти за околицей. Остались жена и двое детей… Не знаю, смог бы я за три секунды принять такое решение. А вот он принял. Десятки людей жить оставил.

Однажды во Франции на встрече с читателями произошёл разговор на эту тему. Накануне я увидел там книжку о войне, в которой утверждалось, что вовсе не русские во Второй мировой победили, а американцы. Это меня так разозлило, что на вопрос: «Почему русские так легко отказываются от своего прошлого», я ответил, что и от будущего тоже легко отказывались, когда ложились под немецкие танки…

– Спасибо, Андрей!

Елена НИКИФОРОВА