И ощутить юродство как блаженство…

Авторы:


Берег культуры, Самое главное
Темы: , , .

Для не читавших и не смотревших

Пьеса Людмилы Улицкой «Семеро святых из деревни Брюхо» основана на реальных событиях, которые произошли в 20-х годах под Нижним Новгородом в деревне Страхово Пузо (в пьесе она называется Брюхо), где красноармейцы расстреляли местную блаженную Евдокию и тех, кто до конца оставался с нею рядом, не отрекшись от веры.

В пьесе – три главные роли: неходячей Дуси блаженной (у которой «молитва крепкая: и больных исцеляет, и бесов изгоняет»), хулиганистой Мани горелой, юродивой, и красноармейского начальника Арсения Рогова, порешившего обеих вместе с Дусиными хожалками и местным священником отцом Василием. Причём руками младшего брата-дезертира Тимоши, которого схоронила у себя  блаженная.

По пьесе, Дуся после того, как в юности от неё сбежал жених Прокл, обезножела и даже как в уме повредилась: соорудила себе на голове из платка что-то вроде фаты и с куклами, будто с детьми своими, разговаривает. В то же время она обладает несомненным провидческим даром, ведает мысли и весьма почитается местным населением, от которого нет отбоя. Страждущих, впрочем, особо не жалует, а к хожалкам своим дюже строга, потому как «при последних временах живём, на страдание рождённые». Понимая, что в церкви, где хранится чудотворная икона, бесчинствуют красноармейцы, Дуся велит хожалкам нести себя в храм, и когда появляется там с молитвою, красноармейцы слепнут.

Враждующая с Дусей Маня Горелая, получившая своё прозвище за следы ожогов на щеках, – «беспримерная ругательница» и при этом всё про всех знающая (и не только прошлое, но и будущее). Дусю она называет не иначе, как дурой, «святой колодой» и даже однажды сыплет на неё с крыши экскременты. Однако в финальной сцене, когда Дусю несут расстреливать, а её участь рвётся разделить вернувшаяся от старца ещё одна хожалка Анастасия, Маня спрыгивает с крыши, крича: «Венец! Девка мой венец украсть хочет!», бросается блаженной в ноги и просит прощения, утверждая, что не Насте, а ей с Дусей рядом стоять. (Впоследствии, когда с мёртвых будут снимать одежду, выяснится, что Маня – не кто иной, как… сбежавший в юности от Дуси её жених Прокл).     

30_2012_15_foto-mihail-efremov

Красноармеец Рогов – воплощение новой власти – чувствует себя полноправным Хозяином этого мира: «…Всё развалим, все запашем, а потом плясать пойдём!»; «…Кто признаёт над собой власть Божию, для того всякая другая власть – тьфу! И советская им – тьфу! И потому нам церковники – первые враги… Мне человек нужен целиком, с потрохами»; «От нас такой народ пойдёт, какого ещё не было. Новый народ. Всё будет общее, всё будет новое. Государство будет новое. И земля, и небо новое»; «Народ – это я. Я – народ. А ты – навоз. Сидите и молитесь»; «А чего мне просить, мне всё сами несут. На блюде. Как голову Иоанна Крестителя. А не принесут – сам возьму. Мы не просим». И, обращаясь к брату после расстрела: «Вот твоё крещение, Тимофей, теперь ты наш»…

Спившийся учитель Голованов и местная «гетера» Надька, не ведая, что творят, в качестве сельских представителей по пьяни подписывают данный Роговым листок – как окажется позднее, расстрельный приговор «тройки»: Тимоше – за дезертирство, Дусе и её хожалкам – за его укрывательство, отцу Василию – за контрреволюцию (именно так расценил Рогов цитирование настоятелем на проповеди апостола Павла: «…Облекитесь во всеоружие Божие»). 

В конце становится известно, что молодая женщина Вера, забеременевшая после изнасилования, приходившая за советом к Дусе и не получившая его, повесилась.       

Эпилог: Тимоша, от содеянного тронувшись умом, слышит, как поют «Херувимскую», и видит, как от земли в небо поднимаются семь венцов. И Дусин, самый светлый, выше всех…

 

Вериги на теле – крылья душе

О спектакле и не только о нём – наш разговор с иеромонахом Никандром (ГОРБАТЮКОМ), руководителем секретариата Якутской епархии, благочинным Городского округа.

– Отец Никандр, как часто Вы ходите в театр и приходилось ли Вам ранее бывать на спектаклях с подобной тематикой?

– Обучаясь в Московской академии, я по возможности всегда старался посещать театр. Мой любимый – «Современник». И, приехав с Владыкой в Якутию в конце июня, я первым делом попытался узнать репертуар на предстоящий сезон. Многие, путешествуя, стараются побывать в музеях, кто-то основное внимание уделяет архитектуре, кто-то пробует незнакомые города и страны «на вкус» в «марочных» ресторанах… Ну, а на мой взгляд, одной из визитных карточек города является театр. Первый спектакль, увиденный мной в Русском театре, был по пьесе Островского. И, знаете, игра актёров не разочаровала. Труппа очень профессиональна!

Что же касается второй части вопроса: в Большом театре до реконструкции я смотрел несколько постановок, где были эпизодические роли мнимых безумных. Но именно эпизодические. А тут в них – весь смысл. Конечно, тому, кто никогда не читал жития святых и не знает о подвиге юродства ради Христа, этот образ непонятен. Хотя все мы проходили историю Отечества и знаем, что после крещения Руси появлялось много юродивых и блаженных, как правило, самых народом почитаемых. На самом деле они были вполне здравомыслящими, адекватными, дееспособными, но сознательно брали на себя подвиг юродства, напускного безумия. Чтобы таким образом привести других ко Христу, повернуть на правильный путь. То же самое – с блаженными…

Вспомните хотя бы Ксению Петербургскую! Потеряв своего возлюбленного, она (как и Прокл в «Семерых святых») тоже одевалась в мужскую одежду, жила на улице и помогала людям. Весь Питер шёл тогда к ней – услышать что-то важное для себя, дать ей какую-то копеечку (которую она тут же отдавала другим нищим), чтобы помолилась за них… А по ночам, независимо от времени года и погоды, она уходила в поле, где коленопреклоненно молилась до самого рассвета. А кто не знает о святой блаженной старице Матроне Московской?

30_2012_15_4_foto-mihail-efremov

– И всё же, судя по реплике про блаженную Дусю, которую мы с Вами слышали за спиной: «И эта ненормальная, сумасшедшая – СВЯТАЯ?!», о понимании сути происходящего на сцене некоторыми зрителями говорить не приходится… 

– Мне было их жаль… Во второй раз, когда я привёл на спектакль семинаристов, в антракте видел, как люди сдавали номерки в гардеробе. Так хотелось остановить их, сказать: «Да, может быть, поначалу не всё понятно, но подождите, потерпите ещё час, ведь именно во втором действии раскрывается весь смысл!» Эти монологи красноармейца – про то, что человек ему нужен весь с потрохами; что будет новая земля и новое небо, – просто не могут не задевать, и по реакции сидящих в зале это чувствовалось!

– Отец Никандр, мне кажется, для адекватного восприятия хорошо бы провести религиозный ликбез: объяснить, чем по сути отличаются блаженные (Дуся) и юродивые (Маня горелая), почему они, по Улицкой, являются в пьесе стержневыми персонажами.

– Блаженные – люди, как правило, имеющие физическую немощь или же сами для смирения духа сознательно истязающие свою плоть (не случайно в конце пьесы мы узнаём, что на теле Дуси были вериги, которые она, по всей видимости, добровольно носила на себе всю жизнь!). Чтобы приблизиться к Богу, такие люди были аскетами во всём (вспомните, когда красноармеец предлагает Дусе самогон и тушёнку, одна из хожалок с негодованием ему отвечает: «Да она от юности своей мяса не ест, а зелья твоего и сроду в рот не брала»). И поскольку такие люди, отвергая плотское, обращали свою жизнь к духовному, они, конечно, отличались от остальных. Именно поэтому к блаженным нередко обращались за помощью, кроме того, блаженные зачастую в иносказательной форме отвечали на вопросы.

Юродивые же брали на себя подвиг безумства Христа ради. Порой они говорили недопустимые, казалось бы, вещи, даже, может быть, крамольные, кощунственные. А на самом деле их слова – как камень, бросаемый в тихую воду, который её возмущает, от которого идут круги. И надо не отвергать, не «шокироваться», а наоборот, подумать над этими словами, и тогда, возможно, возникнет внутреннее переосмысление чего-то очень важного. На Руси это понимали, не случайно юродивым практически всегда всё сходило с рук. Только юродивые могли сказать власти правду, назвать вещи своими именами, то есть сделать то, за что другие наверняка поплатились бы жизнью. Вспомните хоть псковского юродивого, который предложил царю Ивану Грозному кусок сырого мяса. И, услышав от него: «Я христианин и не ем мяса в пост», ответил: «Ты пьёшь кровь человеческую».

А сколько примеров, когда и к юродивым, и к блаженным правители посылали своих помощников, чтобы узнать, как вести себя в той или иной исторической ситуации!

 

«Смирительная» жизнь

– Чем, по-Вашему, можно объяснить, что Маня горелая, оказавшаяся в итоге женихом Дуси, сбежавшим от неё в юности, всё равно была с ней всю жизнь рядом?

– А Вы заметили, что она ей… помогала? Возле Дуси, как возле любого старца или другого особо почитаемого в народе человека, всегда толпился страждущий народ. При этом далеко не всех в дом допускали. И в неких случаях как раз Маня – когда требовался именно её образ юродства – могла сказать человеку то, что он ждал от Дуси. Вот она укоряет женщину с больной дочерью, которая 14-й год как не ходит и не говорит, зачем она, как котёнка, таскает ребенка по белу свету? И предрекает: «Будет тебе утешение, недолго уже ждать». Вот бросает камешки в гулящую Надьку, не стесняясь в выражениях по поводу её беспутства. Вот обличает в воровстве согбенную старуху Сучкову: «Шуба волчья сукном крытая да ложек дюжина из барского дома… Ох, придавили тебя, придавили… будешь потом серебряными ложечками по огненной сковороде шкрябать…»

– То есть можно сказать, что цель у юродивой Мани и блаженной Дуси одна – вразумлять? Просто способы разные…

– Направление, безусловно, одно. И, несмотря на то, что Маня и для людей, и для самой Дуси нередко была «раздражающим фактором», при этом она ведь никогда не отходила от Дусиного дома, как караульный, и была предана ей до самого конца. А ведь могла и не спускаться с крыши, когда Дусю несли на расстрел! Однако она, наоборот, с криком «Девка мой венец украсть хочет!» добровольно идёт на смерть, уверяя красноармейцев, что это как раз она – хожалка Настя.

– И всё-таки, как Вам кажется, почему Маня-Прокл в своё время не женился на своей невесте?

– Потому что он уже тогда знал, чувствовал, что Дуся, дева, с юности готовится быть невестой Христовой, идущей к вечному Жениху. И фата, сделанная из платка, которую она практически никогда не снимает, символизирует это. По большому счёту, блаженная Дуся была для Прокла идеалом благочестия и добродетельности, поэтому он и принял на себя подвиг юродства. Её образ блаженства дал ему образец для подражания, благодаря её святости он и сам стал святым, разделяя её крест и помогая людям. Несмотря на сложнейшее послереволюционное время в жизни общества.

– Вот Вы говорите: «идеал благочестия». Однако за Дусиным «тиранством» своих хожалок бесконечными придирками многим трудно это благочестие разглядеть!

– Да, на первый взгляд, Дуся – просто капризная старуха: то чай ей холодный, то несладкий, никто её не слушает, не помогает. Но надо задаться вопросом: почему она так себя ведет? Ответ – в её окружении. Рядом с ней – три очень непохожих хожалки, олицетворяющих собой разные состояния человека. Вот Настя – преданная, кроткая, терпеливая. Есть второй образ – рясофорной монашки Антонины, человека, который, судя по одеянию, отдал себя на послушание Богу и должен бы готовиться к иному житию. Но мы видим, что нет, не до конца получается быть послушной, даже облекшись в духовные одежды. Третья хожалка Марья со своей строптивостью вообще ни в какие рамки не вписывается: Дуся её уже и ругает, и поклоны класть заставляет, и в сарай холодный на воспитание отправляет – ничего не помогает! Причём Дуся, глубоко, духовно видя любого, смиряет всех троих одинаково, а в ответ каждая из них проявляет себя по-разному – как, собственно, и мы все по отношению к Богу, Который каждому посылает свои испытания.

30_2012_15_3_foto-mihail-efremov

При этом важно, что, когда к Дусе обращаются с вопросами или за помощью, она не подменяет собой Бога, называя себя грешной, тёмной, простой. «Да кто я такая –  архиерей, что ли? Благословлять вас…» В первую очередь она проповедует Христа. И каждого испытывает – насколько верует, с добрыми ли чувствами пришёл в её дом-келью.

– Отец Никандр, а Вы заметили – был момент, когда неходячая (!) Дуся вдруг встала и сделала… несколько шагов?! Как Вы это расцениваете?

– Я думаю, что по жизни она вполне могла быть и… ходячей! Взяв на себя ещё один подвиг: добровольного отказа от ног – Христа ради.

– А зачем?

– А зачем она вериги, въевшиеся до мяса, на теле носила? Не имевшая (или даже добровольно отказавшаяся!) от возможности ходить, она других этим учила идти по узкому пути спасения.

– Сильно. Мне это, честно говоря, в голову как-то не пришло… И всё-таки образ Дуси для многих неоднозначен. Как-то само собой вспоминается известное: «Смиренным можешь ты не быть, но близкого смирить обязан!»

– Существуют разные образы святости. Есть благоверные князья, которые участвовали в военных действиях, защищая своё Отечество. Благоверные князья Александр Невский, Дмитрий Донской причислены Церковью к лику святых не потому, что кого-то исцеляли или вели себя как юродивые или блаженные, а за преданность вере, Отчизне. Есть другой образ святости: преподобные. Те, кто уходил в леса, образовывал духовные школы, обители, от которых потом рождалось ещё большее количество монахов, расходившихся по всей святой Руси. Есть юродивые, блаженные. И кто как при жизни себя проявил, так и после смерти признан людьми и прославлен Церковью.

Поэтому говорить, что все святые были спокойные, молитвенные или, как Серафим Саровский, кормили с рук зверей, нельзя. Каждый достигал святости через свой жизненный путь и по-разному прославлен. Да, иже во святых все, но церковь разграничивает эти категории: блаженных, благоверных, преподобных, святителей (свт. Иннокентий, свт. Николай) – тех, кто был в епископском сане, просиявших как угодники Божии. Это надо понимать, и в данной постановке тоже показаны разные образы святости.

 

Только не в петлю!

– Отец Никандр, если есть юродивые во имя Христа, логично предположить, что есть юродивые во имя дьявола?

– Нет. Как мы уже говорили, юродство – это напускное безумие, которое берётся на себя ради Христа. И это подвиг. А чтобы грешить, никакого юродства не нужно. Живи вне Бога – и ты автоматически окажешься в руках дьявола. Понятно, что если ты не намерен соблюдать заповеди Божьи, рядом с тобой будет отнюдь не Ангел-хранитель. Дурное и так само липнет, а вот отказаться от него – для этого надо иметь силы.

30_2012_15_2_foto-mihail-efremov

Тут хочется несколько слов сказать об образе отца Василия. Помните, когда Рогов предлагает ему отречься от веры и снять сан: «Вы старый человек, жена больная. Никто вас не тронет. Будете жить спокойненько», он отвечает: «Если бы я в Бога не веровал… Да у меня отец и дед были священниками, сын священник…» И даже когда Рогов попытался укорить его вторым сыном, находящимся в добровольческой армии, он ведь от него не отрёкся. Но как при этом переживал – будучи отцом и священником! И остался верен своему призванию, своему предназначению. Как священнослужителя меня этот образ впечатлил. Я расположился к отцу Василию и сразу начал думать: а смог бы повести себя так, как он, и достойно пройти свой путь до конца, зная, что буду расстрелян?

Ещё мне очень понравилось, что в спектакле не было настоящих икон. Да и священник, несмотря на рясу и скуфию, не имел креста. То есть церковные святыни не использовались, и это уважительно.

– Кстати, о крестах. Насколько, на Ваш взгляд, убедительна визуализация тяжести (своего «креста») на героях – в виде досок, которые они носят на себе весь спектакль? А когда невмоготу, то, случается, и снимают?

– Когда я посмотрел спектакль второй раз, то сделал вывод, что, возможно, у некоторых героев «тяжесть» – и не крест вовсе, а… страсти, грехи. Возьмём вечно похмеляющегося учителя Голованова, например. Это крест для его ближних, а для него самого пьянство – страсть. То же самое можно сказать про Надин блуд. И про клептоманию старухи Сучковой, которая тащит всё, что плохо лежит. Это пороки нашего общества. То, к чему мы пришли за 70 лет безбожной власти, гонений, закрытия храмов…

– А как же тогда быть с теми героями, которые всю постановку так и проходили «налегке» – Настя, Тимоша, красноармейцы? Причём, заметьте, все образы кардинально разнятся: Настя – идеал послушания и преданности, Тимоша – иуда, красноармейцы во главе с комиссаром, имеющим говорящую фамилию Рогов, – доморощенные палачи… 

– Наверное, красноармейцам это и не требовалось – они и так всем своим видом показывали своё отношение к Богу. К тому же, помните, с неба падали красные человечки, втыкавшиеся штыками в землю, и музыка, и подсветка – всё просто кричало о том, что происходит нечто страшное, горит адским пламенем. И усиливать это впечатление дополнительной тяжестью было бы ни к чему. А вот насчёт других – честно говоря, затрудняюсь что-либо предположить. Наверное, на этот вопрос мог бы ответить режиссёр – символами чего были доски и почему некоторые их не носили. Его задумка до конца непонятна. И, похоже, не только мне.

– Отец Никандр, во все времена грех самоубийства считался одним из самых тяжких (не ты давал жизнь – не тебе её и отнимать). Не случайно Церковь соборно не молится о наложивших на себя руки. И посмертная участь такой души, увы, понятна. Можете объяснить, почему же тогда в пьесе (и, соответственно, в постановке!) после расстрела отца Василия, блаженной Дуси, двух её хожалок, юродивой Мани и самоубийства Веры, забеременевшей после изнасилования, на небо поднимаются СЕМЬ венцов?! Да и пьеса называется – «Семь святых из деревни Брюхо»? Разве у ПОВЕСИВШЕЙСЯ Веры может быть венец МУЧЕНИЦЫ ЗА ВЕРУ? (Несмотря на то, что её имя якобы намекает на это). 

– Понятно, что над девушкой надругались, но даже это не оправдывает суицид. То, что она таким образом расквиталась с жизнью, бросив вызов Богу, никакого отношения к святости не имеет. Убитый во чреве ребёнок – да, без сомнения. Но не повесившаяся мать.

Я склонен думать, что седьмой святой могла бы стать… Настя, которая была предана Дусе всей душой и готова была идти с ней до конца. Вспомните, она ведь, как и все, ведомые на расстрел, тоже была в белом. Вполне возможно, хотя об этом не говорится, но, логично продолжая её жертвенный путь, она могла быть так же убита, замучена за свою веру.

– А как Вы полагаете, что в спектакле было одним из самых главных?

– Думаю, фраза Голованова, сказанная им в ответ на отказ Надьки спрятать чудотворную икону, которую Тимоша снял с тела убитой Мани. «Не могу я её брать, я поганая» – «А мы, Надька, все поганые. А некоторые ещё и атеисты… Смешно, господа. Мы в Бога не веруем, а он в нас некоторым образом верует…»

И нужно было видеть в этот момент глаза сидящих рядом…

 

                                                                                            Татьяна ДАНИЛЕВСКАЯ