Александр Архангельский: О Церкви, о политике, о литературе

С некоторых пор Александр Архангельский стал НАШИМ. В 2012 году его включили в Совет СВФУ по развитию гуманитарного знания. И теперь мы надеемся видеть Александра Николаевича чаще. Хотя он три раза уже бывал в Якутске. Сначала стал гостем Ысыаха, потом приехал с Виталием Манским (оба привезли свои фильмы: Манский – «Иконоскоп», Архангельский – «Жару»), потом взял в попутчики Владимира Мирзоева с его «Борисом Годуновым», а сам показал якутским зрителям фильм «Изгнанник. Александр Герцен».

При встрече, когда я просила Александра Николаевича об интервью, пообещала, что спрашивать буду не о политике, а о культуре – только это мне интересно. Но… Жизнь внесла свои коррективы.

Думаю, тем, кто хоть немного знаком с творчеством Архангельского, не надо рассказывать о его религиозных убеждениях. Этот человек не относится к числу тех, кто за формулировкой «вера – дело интимное» скрывает свою неустойчивость и неопределённость в вере, он свидетельствует о ней открыто. И делает это ярко, мудро, никому ничего не навязывая, просто делится тем сокровищем, которое обрёл сам. С Александром Архангельским мы поговорим на животрепещущие темы, волнующие всех россиян вне зависимости от их религиозных или атеистических убеждений.

Единственная задача

– Православная Церковь сегодня попала под прицел не только критики, в неё целятся, в буквальном смысле, кто топором, кто пилой… Акты вандализма захлестнули Россию. Я не буду задавать Вам первый из двух сакраментальных вопросов «кто виноват?» Спрошу: что делать-то?

– Конечно, нужно защищать Церковь, но в разные эпохи защита должна быть различной. Бывают моменты, когда надо вставать грудью. В революционные и послереволюционные годы люди собой жертвовали, чтобы не только Церковь в целом, но и каждый отдельный храм спасти. Пытались не дать сбросить колокол, разрушить иконостас – и платили за это собственной жизнью. В одну секунду они становились мучениками, сгорало их прошлое, их грехи, и они превращались из обычных людей в святых.

В другую эпоху защищать Церковь значило жертвовать своей репутацией, а порой даже человеческой совестью. У митрополита Антония Сурожского есть рассказ о его встрече с митрополитом Николаем Крутицким, одним из основных проводников советского в церковном мире. Отец Антоний (тогда ещё простой священник в Лондоне) послал владыке Николаю, приехавшему в столицу Великобритании на съезд профсоюзов по поручению Комитета защиты мира, телеграмму: «Прошу Вас не переступать порог моего храма, поскольку Вы прибыли по политическим причинам». Неожиданно митрополит Николай ответил: «Батюшка, Вы правы, благословляю Вам всегда говорить правду». После чего они всё-таки встретились и долго беседовали с этим вроде бы глубоко советским, соглашавшимся лгать, иерархом. И отец Антоний понял, что вся жизнь владыки Николая была положена на то, чтобы Церковь осталась в живых, просто физически выжила в этом чудовищном мире. Он всё понимал, остался в полном одиночестве, без малейшей поддержки людей, которым лично симпатизировал, обречённо общаясь с теми, кто был ему чужд. И это тоже, между прочим, защита. В то время по-другому было нельзя.

Если мы посмотрим, что происходит здесь и сейчас, то придётся признать: да, часть общества, прежде всего образованная, живущая в крупных городах, стала относиться к Церкви уже не насторожённо, а почти враждебно. Развелось много полусумасшедших, которые готовы – кто оскорблять словесно, кто даже и действиями.

Что должна делать в этих обстоятельствах православная общественность? Требовать немедленного введения закона о защите чувств верующих? От кого? От полиции, от армии, от ФСБ? От атеистов, от мусульман? Мне кажется, мы пошли по пути неприемлемому – не вообще, а именно сегодня. Мы пошли на поклон государству, чтобы оно своим кнутом стало защищать нас от тех, кто нас не любит, говорит про нас гадости, иногда их делает, но не угрожает нашей жизни, служению, вере…

Когда мы обращаемся к власти с требованием покарать тех, кто нас не любит, мы, во-первых, только увеличиваем их число, а во-вторых, даём государству возможность и нас потом по этим же самым основаниям начать преследовать. Любой священник, говорящий о сектантах или исламистах то, что думает, попадёт под действие закона, который мы же с помощью политиков и продавливаем. Если к власти придут не такие христианизованные (по крайней мере, не враждебно относящиеся к Церкви) политики, как сегодня, а деятели левого толка (не «зюгановского обезжиренного», а «натурального»), они этими же самыми законами воспользуются для того, чтобы нас загнать.

Сегодня защищать Церковь значит не приглашать ряженных казаков, обвешанных самодельными медальками, а спокойно свидетельствовать о том, как прекрасна вера в Христа, как жизнелюбива, как человеко- и Боголюбива православная традиция. И о том, что образованный человек точно такой же для Церкви, как и необразованный; что она вообще не делит людей по классам и сословиям, поскольку обращается к душе; что драгоценное для неё зерно есть в каждом человеке; что она любит даже врагов своих и благословляет – не на грех, конечно, а на то, чтобы в их душе произошло преодоление зла.

У нас один путь – стать немножко другими, чтобы, глядя на нас, люди не думали: «Ну-у православные…» Это сегодня главная и, может быть, единственная защита. Да, мы обязаны твёрдо отстаивать свои взгляды, не должны смущаться, когда над нами смеются, обижаться, когда ругают. Наоборот, это полезно – и пусть ругают, даже несправедливо! Можно обдумать: а может быть, доля правды в обвинениях есть, может быть, надо воспользоваться этим как шансом и стать лучше.

– Но что делать с теми, кто спиливает кресты или рубит иконы в храме, как в Великом Устюге?

– Для этого есть обычное уголовное законодательство. Никаких отдельных законов для защиты людей церковных, мне кажется, принимать не следует. Ну, как максимум, можно ввести «добавочный коэффициент» для преступлений, если они направлены на сакральные объекты. Но только не надо вести речь об оскорблённых «чувствах». Нужно просто свидетельствовать о Христе, тогда и будут у нас хорошие чувства.

Раскол по пустякам

– Вы написали в ЖЖ, что «на пусях нас раскололи – на большинство, которое за суд, и меньшинство, которое против». Вот это гораздо больнее для меня – внутренняя трещина. Почему у нас, православных, столько агрессии по отношению к тем, кто думает иначе? Насколько глубоки противоречия внутри Церкви, на Ваш взгляд?

– Это гораздо более важная для нас, церковных людей, проблема, чем то, как к нам относятся внешние. И тут я полностью разделяю Ваше огорчение, сам всякий раз, как почитаю православный интернет, прихожу в расстройство. Такое ощущение, что нет большего врага для православного, чем православный, думающий немножко иначе. Я сейчас говорю не о догматических расхождениях. Там, может быть, и полезна некоторая суровость, и то с лёгкой долей снисходительности.

А уж когда речь идёт о политических позициях или взглядах на жизнь, либо о понимании того или иного события, тут-то из-за чего мы начинаем друг друга ненавидеть? Неужели кто-то всерьёз думает, что Христос благословит нас на эту внутреннюю ненависть из-за таких пустяков, как политика, экономика и социальные вопросы?

Мы разные. И в своём общественном проявлении всегда частичны. Ну давайте скажем, положа руку на сердце: можно ли быть, предположим, либералом, оставаясь при этом человеком гуманным, и не требовать некоторых социальных программ для поддержки инвалидов, детей, стариков? Конечно, нет! А, будучи человеком левых взглядов, требующим справедливости в распределении, можно ли не понимать, что саморазвитие личности возможно только в условиях свободы и готовности отвечать за собственную судьбу, если есть для этого здоровье, силы, образование и прочее? Нет, конечно!

Мы же из-за третьестепенных вопросов начинаем схлёстываться, причём с такой страстью, как будто речь идёт уже о Страшном Суде. И тем самым демонстрируем внешним, что нас любить не за что, что мы не только такие же, как они, а иногда и хуже, злее. Мы говорим, что враг рода человеческого не дремлет, а сами охотно служим ему своей злобой, ненавистью и взаимными обвинениями, причём повторю: из-за вопросов третьестепенных.

То, что в этом нет никакой логики, ясно совершенно, стоит почитать бесконечные обвинения в адрес православных либералов! Ну, друзья мои, нас меньшинство от меньшинства, доли процентов внутри церковной среды. Если от нас такие страшные беды (хотя я в это не верю), может тогда организм больной, раз столь маленькая группка людей может нанести такой колоссальный урон? Или Вы ослепли! А нам, в свою очередь, сколько можно воевать с православными консерваторами? Да, есть вещи принципиальные: например, вопрос об оправдании человеческих жертв, принесённых при сталинском режиме, что допускает, например, отец Александр Шумский; тут брататься невозможно. Но это же не значит, что с другими консерваторами нас ничто не связывает?

Люди разные. Нас объединяет главное – Христос, Крест, который пылает в центре человеческой истории. До тех пор, пока мы смотрим на него, с нами ничего страшного в духовном смысле слова не приключится. Но у меня ощущение, что мы все отвели глаза и глядим вместо Христа друг на друга.

– Отец Александр Волков, глава пресс-службы Патриарха, призывает не выносить сор из избы. Другие считают: если мы сами не будем критиковать себя и священноначалие, то именно это погубит Церковь. Но я вижу правду и тех и других. Мы имели возможность на собственной шкуре пережить ситуацию, когда компромат на архиерея (неважно – подлинный или фальшивый) был слит в СМИ. Он оброс таким количеством грязи, мерзости, лжи, ненависти, что «победа» оказалась очень горькой. Епископа нам сменили, но как же новому владыке трудно созидать в атмосфере недоверия! Обличая себя, мы соблазняем других. Разве нет? И как же тогда бороться со злом внутри Церкви?

– Мне кажется, что если мы будем специально подметать, упаковывать сор в прозрачные пакеты и выносить на всеобщее обозрение, то это ничего хорошего не даст. Но если вообще не будем убираться и выносить мусор из дома, то зарастём грязью. Ни сладострастной сосредоточенности на плохом, ни отказа его обсуждать (как минимум, в своём кругу) не должно быть. И то, и другое одинаково опасно.

Конечно, нужны внутрицерковные разговоры. И священник должен иметь возможность высказаться, и паства – поговорить со священником на приходском собрании, не формальном, а живом. Не должно быть абсолютной закрытости ни епископов, ни священников, ни мирян, потому что, сколько бы ни закрывались, ни прятали свои недостатки, они всё равно вылезут. Причём только они и вылезут, никто не будет обращать внимание на хорошее.

Не роскошь, а средство…

– Когда священник, монах несётся по ночной Москве на спортивной сверхдорогой иномарке, принадлежащей консулу Мальты, – это соблазн. Все обсуждают: был ли пьян игумен Тимофей. Я вполне допускаю, что он говорит правду, утверждая, что был трезв. Но ведь не в этом дело! Надо вести себя скромнее! Мне кажется, если бы приходской совет имел возможность поговорить со своим настоятелем, увидев его соблазняющие привычки, можно было бы предупредить этот общественный шок.

Разные бывают обстоятельства. Например, архимандрит Тихон (Шевкунов) ездит на дорогой машине «Ауди», подаренной ему прихожанином. Но он по три-четыре раза в неделю мотается в Рязанскую область, где у него колхозы, которые отец настоятель опекает. Эта роскошь мне абсолютно понятна, потому что застрянешь ночью на дороге в дешёвой машине, и что…

– Абсолютно согласна! Моя подруга, водитель епископа, мучается страшно со старенькой «Волгой», на которой возит уже третьего архиерея и которая буквально сыплется, как Анна Васильевна говорит. И что хорошего: каждый раз она боится, что не довезёт вовремя владыку до храма, аэропорта или Дома правительства!..

– Мы должны сами внутри себя определиться: когда действительно необходимо, тогда мы снимаем вопрос о дороговизне. Это просто способ наилучшим образом осуществить свою деятельность.

Нужно бороться не с теми, кто осуждает Церковь, а с собой, чтобы такого не было. «Они нас обличают!» И правильно делают.

И ещё надо быть осторожными с подарками. Монаху совершено всё равно, какие часы у него на руке: хоть дорогие, хоть пластмассовые. Подарили – надел. Но людям, которые зарабатывают очень много и хотят от чистого сердца поднести любимому священнику что-то дорогое, надо помнить, что мы живём в очень бедной и несправедливо устроенной стране, и их подарок может стать соблазном для окружающих. Если это необходимо для жизни, для дела – другой разговор.

– Занимая по многим внутрицерковным вопросам критическую позицию, Вы в то же время говорите: «Не знаю, что должно случиться, что нужно сделать тому или иному священнику, тому или иному иерарху, чтобы я из Церкви сбежал». Что Вас держит в ТАКОЙ Церкви?

– У владыки Антония Сурожского есть рассуждение о том, почему он принадлежит Русской Православной Церкви, то есть «московской», «красной», по терминологии эмигрантов. Он говорит, что Церковь – Мать. И в каком бы состоянии та ни находилась, нужно быть с ней. А уж особенно, если она не в лучшем положении и её справедливо осуждают, останься с Матерью и прими поругание вместе с ней.

Хотя мне очень не нравится ситуация, я не вижу, чтобы в нашей Церкви возобладало всё то зло, которое мелькает на телеэкране. Знаю, что огромное число священников и епископов живёт принципиально иначе, что большая часть духовенства и значительная часть епископата никогда не допустит даже в мыслях такие формулировки, которые иной раз позволяют себе церковные спикеры на телеэкране. Там другая жизнь, и в ней самое главное – Христос. А пока Христос внутри Церкви, куда же бежать?

Да, эмоционально часто бывает не очень уютно. Может, потому что я в Москве – это город не самый добрый. Нет того, что было в конце 70-х – начале 80-х годов. Священники советские – битые, пуганные властью – многого боялись, и среди прочего – оттолкнуть верующего, выпихнуть его из Церкви своим неосторожным поведением. И, поскольку они были битыми, то и – добросердечными. За битого двух небитых дают! В них было больше душевности, понимания и почти не встречалось псевдостарческого духовничества, когда ломают личность, безраздельно ею властвуют. Этого, человеческого, стало гораздо меньше. Но внутри Церкви Христос!

Плохие граждане

– Вы сказали, что приход в Церковь мог начинаться «как бегство от политики», но тот, кто встречался с настоящей Церковью, «находил в Ней радость, после которой забывал о существовании политики». А сегодня Вы участвуете в политических митингах, Ваши публицистические выступления в сети вызывают горячие споры… Почему Вы этим занимаетесь? Померкла радость? Как Вам удаётся не потерять мирный дух?

– Не удаётся! Я то и дело его теряю, потом опять ищу, бегаю за ним: «Вернись, я больше не буду!»

Разная политика бывает. Я говорил о той, которая бытовала при советской власти. Принимать в ней участие, не вступая в сделку с совестью, христианину можно было только одним образом: идти в диссиденты, то есть бороться с властью. Либо – не принимать её, выносить за скобки. Я глубоко уважаю тех, кто пошёл в диссиденты, но никогда не чувствовал, что это мой путь. Таких, как я, тогдашняя Церковь спасала от мёртвой, холодной и абсолютно бесчеловечной политики.

Сегодня политика при всём её несовершенстве, при том, что мы видим признаки глубокого морального заболевания, всё-таки устроена сложнее. И ей заниматься в разных формах можно, не теряя совести. Для меня она – как для сантехника набор ключей для разных труб. В одном случае нужно действовать, идя на митинги, а в другом – принимать участие в делах, в которых участвует власть. Политика – не цель, а средство.

Если я вижу, что власть впадает в предтоталитарное состояние, то я должен на митинге напоминать ей о том, что созрел слой людей с другими целями, задачами, представлениями об устройстве страны и мира. А если нужно бороться за спасение музея-заповедника, или ставить вопрос: почему повышают зарплату только библиотекарям, подчиняющимся Министерству культуры, то я иду в Совет по культуре. Никаких политических подписок при этом не даю.

А публицистика… Если ты видишь назревающий общественный гнойник, его нужно прокалывать. Пускай тебя обрызгает гноем, зато не будет нарастать болезнь в общественном организме.

– Многим непонятно: как разные политические взгляды могут существовать у людей одной веры? Но это реальность! Вы можете её объяснить?

– Нам Христос сказал: «Кесарю кесарево, Богу Богово». И консерватор и либерал, и единоросс и монархист, если они христиане, должны понимать, что в случае с их партийной «пропиской» речь идёт не о вечных принципах, а о временных общественных настройках. Это рациональный выбор: как лучше в данную эпоху обустроить общую жизнь. Вопросы первого, но не высшего порядка.

Да, мы, христиане, плохие граждане! То есть мы хорошие граждане, потому что стараемся любую свою работу делать честно, но плохие, потому что у нас всегда есть более важный Начальник, который никогда не будет избран электоратом.

– На Западе существуют христианско-демократические партии, у нас есть отдельные политики, которые, придерживаясь демократических взглядов, исповедуют православие, но они, скорее, изгои – и в лагере демократов, и в стане православных… Это непреодолимо?

– Мы не знаем. На сегодняшний день это так, но неизвестно, как будет завтра. Давайте всё же реально оценивать западную ситуацию: да, в послевоенный период христианско-демократические партии разного типа играли в Европе огромную роль. Сегодня почти все только по названию остались такими, а в действительности – инструмент управления, ничего более.

У нас же не складываются вообще никакие партии. «Единая Россия» – это механизм голосования. Есть только одна реальная партия (мне, оговорюсь, предельно чуждая) – КПРФ, потому что она инерционно продолжает путь, начавшийся в партийную эпоху. Всё остальное – временные объединения граждан.

Если бы в России была христианско-демократическая партия, наверное, я бы стал её поддерживать и мог бы даже в ней участвовать, но большой веры, что она возникнет, нет. Мне кажется, мир вступил в другую эпоху. Реальностью стали временные объединения граждан, которые решают насущные вопросы. Вспомните «движение синих ведёрок» в Москве, когда боролись с мигалками: люди участвовали в реальном деле, но вопрос решился, и они разошлись. Но только, увы, на движениях и объединениях политическую систему не построишь.

Главное и единственное

– А может быть, и не надо? Даже если будет такая партия, мир-то она не изменит! Может быть, правы те, кто говорит: «Вообще не надо политики, всё равно мир спасти от греха нельзя, будем спасаться сами»…

– Во-первых, не надо путать главное и единственное. Да, главная задача любого христианина – спасение. Но она не единственная. Задач более мелкого порядка много, и мы, если уж поставлены здесь и сейчас на этой земле, должны их решать. Либо, пожалуйста, – в отшельники, в пустынь и другой подвиг.

Владыка Антоний Сурожский говорил одному из молодых священников, который жаловался, что ему не хочется ни смотреть спектакли, ни читать книжки, и вообще Серафим Саровский был неграмотным, а стал святым: «Если способен стать святым, можешь быть неграмотным». Я бы ответил тем, кто так рассуждает: если вы спасаете своей молитвой тысячи вокруг себя, не думайте больше ни о чём! Если у вас нет уверенности в том, что молитва ваша настолько сильна, подумайте, может, стоит что-то сделать руками, головой, совместным гражданским действием.

Люди – существа не только духовные и телесные, но и социальные. Надо понимать: что бы мы ни делали, рая на земле не будет. Но некоторые наши действия могут приближать ад, а могут его отдалять. Немецкие христиане, которые делали вид, что фашизм их не касается, потому что они молятся, повинны в том, что ад приблизился к границам всего мира.

О России то же самое можно сказать… Поэтому наши совместные социальные действия должны закрывать нас от смрадного дыхания ада. А рая не будет точно. Просто надо смиренно понимать масштаб задач.

– Имеете ли Вы сверхзадачу, когда ведёте телепередачи, преподаёте, пишете книги, снимаете кино: сделать хорошо дело, но так, чтобы это было хоть немножечко во спасение душ? Можно ли отделить в себе профессионала от христианина?

– У меня нет хорошего ответа на Ваш вопрос.

– Дайте плохой!

– Мне кажется, что путать профессиональное и религиозное не следует. В профессии нужно просто жить, и если ты христианин, то что бы ты ни делал, что-то христианское в твоих действиях проявится. Не обязательно говорить слова, просто видно будет: есть ли в тебе, в том, что ты делаешь, отблеск вечной жизни хоть какой-то дальний-дальний, или нет. Это, мне кажется, единственный критерий христианства в профессии.

– На встрече у владыки Романа Вы говорили, помнится, как о желаемом: если бы мы были настоящими, то на работу предпочитали бы брать христиан, потому что они честные, трудолюбивые, обязательные…

– Когда на Соловки начали прибывать эшелоны с политзаключёнными после 1929 года, местное лагерное начальство очень ценило христиан, потому что их можно было ставить на бухгалтерию, где они не станут путать цифры, на кухню, где они не украдут продукты, и вообще будут вести себя честно. Но эпоха лагерей, слава Богу, позади.

Что бы мы ни делали, нужно стараться, чтобы это была честная работа. Есть вещи с проповедью несовместимые. На телевидении, например, я ведущий только, модератор, посредник. Зову людей совершенно различных – и расположенных к христианству, и враждебных к нему. Моя задача: дать возможность всем высказаться и помочь самоопределиться зрителю. Конечно, гуманитарная сверхзадача всё равно есть, но она не выявлена. И, кроме того, она не должна вызывать отторжения у разных людей. Просто нужно исходить из того, что есть гуманитарное измерение мира и оно важнее, чем прагматическое.

Несомненно, писание романов ближе моей душе, и тут я больше раскрываюсь, но опять же не проповедую. Плохо, когда писатель вместо того, чтобы рассказывать про людей, их боль и страдание, про мир вокруг себя, начинает «ввинчивать» в мозги читателя какие-то «правильные» вещи.

– Расскажите, пожалуйста, о Вашей преподавательской деятельности. Вы понимаете современную молодёжь? А она Вас? Когда говорите о вере – понимает?

– Я преподаю на факультете медиакоммуникаций – это и журналистика, и управление, и создание конвергентных редакций… Высшая школа экономики – прагматическое заведение, но ни одна профессия, а уж журналистская тем более, без сложившегося мировоззрения невозможна. Это не только бизнес, но и социальная миссия.

В мои преподавательские задачи не входит проповедь, я должен научить молодых людей мыслить самостоятельно, принимать профессиональные, творческие решения. Но если они сами выходят на разговор, всегда откликаюсь.

Надеюсь, я студентов во многом понимаю, мне кажется, что произошёл какой-то очень важный сдвиг в последние года два: они стали не только прагматиками, но и людьми, для которых моральная точка отсчёта невероятно важна. Как это связано с нравственностью, с честностью, с исполнением профессионального долга – вопросы, которые в предшествующие годы ставили очень редко. Новое поколение задаёт их всё чаще.

Религиозны ли они? По большей части – нет. Но первый шаг в сторону из узкой прагматики уже сделали. Понимают ли меня? Мне кажется, что они ко мне хорошо относятся.

Разная Якутия

– Каковы впечатления от якутских студентов? Отличаются они от москвичей?

– Встречи в Якутске были удачные и неудачные. К неудачным я отношу формализованные, в больших аудиториях, куда студентов согнали и они сидели «подмороженные». Там же, куда молодые люди сами приходили, пускай в меньшем количестве, всё было хорошо и живо. Думаю, если московских студентов согнать насильственно, они тоже будут безучастными. А в неформальном общении те, кто хотят, раскрываются.

И потом, что такое московские студенты? Они ведь – со всей России. Москва – регион регионов, город варягов, приезжих, более энергичный, чем другие, потому что сюда отовсюду приезжают люди самые активные, готовые учитывать чужой опыт, учиться друг у друга. Это довольно жёсткий город. Родители далеко, если ты сам на ноги не встанешь, никто за тебя это не сделает, приходится бить лапками.

Фото протоиерея Сергия Клинцова

– Не могу удержаться и спрошу об ощущениях от встреч с владыкой Романом, якутским духовенством и верующими…

– Это один из самых радостных эпизодов за последние годы. Говорю от души, не потому, что Вы представляете Якутию и мне хочется что-то приятное сказать.

В последнее время появились епископы разных поколений – от владыки Пантелеимона (Шатова) до Феофилакта (Курьянова), – которые отличаются новым качеством. В них религиозное служение и человеческая открытость соединяются. Это то, что митрополит Иларион (Алфеев) называет «иерархия с человеческим лицом». Такие епископы чувствуют, что они – церковная власть и должны принимать решения, быть иногда строгими, но остаются при этом открытыми людьми. Мне кажется, что это и есть большой шанс Церкви: когда у неё становится больше такого рода епископов, в которых есть и чувство власти, и связанное с ней чувство ответственности, и простое открытое человеческое чувство.

Вы вот спрашивали: как защитить Церковь. Среди прочего – не бояться разговаривать с людьми, далёкими от неё или, по крайней мере, колеблющимися. Видеть в них не врагов, а встретившихся тебе на пути Божиих людей.

Я ощутил в Якутской епархии, в общении с владыкой Романом, священниками, окружающими его, прихожанами, приходившими на наши дискуссии, это светлое, радостное чувство. Не везде оно бывает, но, как ни странно, в последние годы встречается чаще.

Встреча замысла с жизнью

– Что Вам даёт обсуждение Ваших фильмов, книг? Или это только рекламный ход?

– С точки зрения рекламы это не даёт почти ничего. Ну продадут в Якутии 100 экземпляров книги после моей поездки… Затраты на неё выше, чем финансовый результат в разы: всё равно что забивать микроскопом гвозди! Это даёт нечто другое.

Когда человек пишет и даже снимает (хотя в меньшей степени), он сидит взаперти и общается сам с собой, со своим внутренним миром, и у него нет чувства обратной связи. В какой-то степени сосредоточенность, отказ от суеты полезны. Но в конце концов, можно превратиться в зеркало самого себя – опасное состояние.

Поэтому после окончания работы очень важно посмотреть в глаза тем, кому адресовался. Совершенно не значит, что ты обязательно согласишься с чужими оценками. Но почувствуешь: есть ли нерв. Пусть даже раздражение – неважно. Ты дальше не можешь двигаться, если не ощутил, состоялся ли предыдущий твой замысел: не хорошо или плохо написана книжка, а живая она или мёртвая. Всё, что будешь переживать как свою ошибку, ты постараешься исправить в следующей книге. Это встреча замысла с жизнью.

– Вы считаете, что не менеджмент, а сам автор должен разрабатывать новые стратегии движения к читателю, к зрителю, и фактически поставили на себе эксперимент: пробуете продвинуть свои книги через интернет. Расскажите об этом, пожалуйста.

– Рынок бумажных книг во всём мире ежегодно падает на 6-7%. Это значит, что рано или поздно мы, писатели, будем вынуждены прийти в электронное пространство. А уж в России, где такие расстояния, дороги и накрутки на цены при перемещении из центра страны в далёкие регионы, если ты хочешь прийти к читателю, учись жить в цифровом пространстве!

Поэтому свой новый роман «Музей революции» до выхода бумажной версии я 2,5 месяца решил продавать в интернете на легальных ресурсах. Это очень сложно, потому что в России нет привычки покупать электронные книжки, фильмы, музыку. До 90% книг скачивается на пиратских ресурсах. Общероссийских крупных легальных электронных магазинов почти нет – три-четыре: «ЛитРес», «Озон», «Векслер»… Издательству не очень интересно этим заниматься, потому что на электронных книжках они мало зарабатывают. Поэтому я забрал «электронные» права и сам занялся продажей своей книги, чтобы за мной могли пойти другие писатели, а может, и издатели.

За месяц мы продали около 850 экземпляров, что очень неплохо. Увидим, как это повлияет на бумажную книгу: помешает или поможет. Электронная книга стоит 100 руб, а бумажная будет в четыре раза дороже.

Я создал сайт, на котором есть обращение к читателям, фрагменты романа, кусочек видео, адреса магазинов, где она продаётся, есть даже обращение к пиратам, которым предлагаю не трогать мою книгу до января.

– Почему такие сроки?

– В январе я сам на своём сайте повешу бесплатную версию для тех, кто не может платить. Хочу, чтобы люди, у которых нет денег, имели возможность не краденное брать, а честно действовать. Я сам был мальчиком из бедной семьи…

И расплата и шанс

– Я прочла отрывок из романа «Музей революции» в ЖЖ – и прямо мороз по коже: пророчество о нынешних временах, хоть пилят пока ещё кресты, а не опоры храмов. Футуристический гротеск стал реальностью. Может, выскажете прогноз на будущее?

– Честно говоря, четыре года назад, придумывая сюжет, я размышлял: как его подвести к развязке, не накладывая события на реальность, чтобы они были совсем уж фантасмагорическими. И придумал эпизод со спиливанием столбов под храмом. Но то, что представлялось абсолютно невероятным, вдруг оказалось реальностью. Дело не во мне – жизнь наша стала допускать такие формы, которые раньше казались совершенно бредовыми. Я глубоко огорчён тем, что мой сюжет совпал с реальностью.

Пророческих дарований у меня, слава Богу, нет. Могу только поделиться своими ощущениями, а не прогнозами. Мне кажется, что нас ждут не самые простые времена. Противоречия, которые накопились между странами в экономиках, в сфере идей таковы, что если бы не ядерное оружие, то мир уже воспроизвёл бы ситуацию Первой мировой войны. Мы сейчас находимся в той же точке, что в 1912 – 1913 годах.

Сейчас войну мировую никто не начнёт, но проблемы не исчезнут, и где-то прорвёт плотину. Нам предстоят испытания, в каких формах, не знаю, но к ним надо быть готовыми. Думаю, это и расплата, и шанс. Мы всё равно должны будем строить мир в соответствии со своими идеалами. Сколько угодно можно говорить про деньги, рынок, прагматику, всё это мир не создаёт. Создают и меняют мир только идеи, которые мы согласились считать своими.

– Благодарю Вас, Александр!

Ирина ДМИТРИЕВА