«Отче наш» – всё ли так просто? Халлааннааҕы Аҕабыт

Авторы:

и


Самое главное, Сахалыы, Школа молитвы
Темы: , , , , , .

Как стать единым с предками?

На Руси, когда хотели уверить, что знают нечто очень хорошо, говорили: «Знаю как «Отче наш»». Но вот пришло время, когда россиянам надо объяснять, что же такое это самое «Отче наш…», чтобы они могли понять смысл сохранившегося присловья.

Впрочем, большинству всё-таки известно: так начинается самая главная молитва христиан – Господня. Сам Господь Иисус Христос дал её Своим ученикам. Это собственная молитва Спасителя, которой Он со всеми нами поделился, и это единственная Его молитва – вот почему она так важна. Её записали евангелисты Матфей и Лука, поэтому миллионы христиан на всех языках мира повторяют, обращаясь к Богу:

Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь.

В Евангелии (Мф. 6. 9-13), переведённом на современный русский язык, эта молитва звучит так:

Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Переведена она была и на якутский язык. Но только наши священники недоумевают: по их наблюдениям, якуты порой предпочитали молиться не на родном языке или более понятном русском, а на церковнославянском. Почему?

Быть может, права известный лингвист, журналист, редактор, Марина Андреевна Журинская, которая говорила о церковнославянском языке как о некоем сакральном пространстве: «Литургическая традиция – это великая таинственная, мистическая, духовная традиция Церкви. И дело здесь не в том, что русское Господи, помилуй не отражает всего богатства греческого Кирие элейсон. На самом деле ещё как отражает… Просто, когда мы говорим: Отче наш вместо папочка (как иногда предлагают), тогда мы вливаемся в ту самую великую традицию, мы находимся внутри Единой Святой Соборной Апостольской Церкви во времени с момента её возникновения. Тогда мы молитвенно соединяемся со всеми нашими предками – и не нашими, но христианами, которые молитвенно произносили эти слова много веков назад».

Не только в христианской традиции существует стремление отделить сакральный язык от профанного. Но, действительно, именно на церковнославянском языке говорили с Богом и преподобный Сергий Радонежский, и святые благоверные князья Александр Невский и Дмитрий Донской, и просветитель земли Саха, Дальнего Востока и Америки святитель Иннокентий, и переведший множество молитв на якутский язык протоиерей Димитриан Попов, и давший возможность якутам услышать Слово Божие на родном языке епископ Дионисий.

Но вот в 2004 году Новый Завет вышел в переводе на современный якутский. И сразу полюбился христианам нашей епархии, стал для многих из них насущным и незаменимым.

Вчитайтесь, пожалуйста:

Халлааннааҕы Аҕабыт! Эн сибэтиэй аатыҥ ытыктаныахтын; Эн Саарыстыбаҥ кэлиэхтин. Халлааҥҥа курдук, сиргэ эмиэ барыта Эн көҥүлүҥ хоту буолуохтун. Күннээҕи тыын килиэппитин бүгүн биһиэхэ биэр. Итиэннэ биһиэхэ иэстээх дьоммутун биһи бырастыы гынарбыт курдук, Эн эмиэ биһиги иэспитин бырастыы гын. Уонна аньыы угаайытыгар киллэрбэккэ, биһигини хара дьайдаахтан харыстаа, ол эмит Эн Саарыстыбаҥ, Эн күүһүҥ-күдэҕиҥ, албан аатыҥ үйэлэртэн үйэлэргэ муҥура суох. Аминь.

Переводчикам, по их признанию, пришлось преодолеть большие трудности. Казалось бы, отчего такие сложности с переводом, что в молитве Господней может быть непонятно современному человеку? Действительно, на первый взгляд всё очевидно: мы обращаемся к Богу Отцу, первому Лицу Святой Троицы, и просим у Него помощи в праведной жизни, возможности удостоиться здесь, на земле, Его Небесного Царства, помочь нам подчиняться Его Божественной воле, подать нам всё необходимое для жизни и прощать грехи. Также мы просим Небесного Отца не допустить нас ни до какого соблазна, охранить от злых духов, а в конце, в знак упования на исполнение всех прошений, славословим силу и славу Пресвятой Троицы.

На самом деле не так проста эта молитва, как кажется. И дело вовсе не в языке. По признанию митрополита Антония Сурожского, «Отче наш» годами была для него самой трудной молитвой. Мы познакомим вас с отрывками из толкований владыки Антония лишь двух фраз, взятыми из его книг «Может ли ещё молиться современный человек» и «Молитва и жизнь» (обе есть в интернете).

Дети Бога

Икона Иисус Христос в якутском храме

Фото Николая Дьяконова

Митрополит Антоний Сурожский говорил:

«Разумеется, каждое отдельное предложение доступно и понятно каждому в пределах его духовного роста или углублённости, или опыта, но в целом она меня не то что не удовлетворяла – я не мог найти к ней ключа. И в какой-то момент я обнаружил в ней нечто, чем хочу с вами поделиться: она – не только молитва, она – целый путь духовной жизни.

Мне молитва Господня представляется как бы разделённой на две части: призывание Отче наш и три прошения. <…>

Пеpвое, что меня поражает, что меня удивляет в себе, удивляет и в других: когда мы говорим Отче наш, мы всегда думаем, что это молитва, которая нас всех, верующих, православных или прихожан одного храма, или членов одной семьи, выражает вместе… Когда Христос нам сказал Отче наш, Он говорил о том, что это Отец Его – и наш, этим как бы предваряя момент, когда позже, в течение Евангельской истории, Он Своих учеников назвал братьями Своими. Это замечательная вещь, потому что если бы речь шла о том, что мы признаем отцовство Божие для нас, это было бы уже так много; но когда мы думаем, что это отцовство включает единородного Сына Божия, что отцовство в этом призывании ставит нас и Его в одно и то же положение по отношению к Богу Отцу, это нечто, как мне кажется, такое потрясающее, такое глубокое…

Отцовство имеет особенные свойства. Отец – это тот, кто является источником нашей жизни. Отец – тот, кто эту жизнь в нас воспитывает, но воспитывает строгим требованием безграничной любви, кто ни на какие компромиссы не готов идти и требует от нас, чтобы мы были тем, к чему мы призваны, кто не удовлетворяется ничем в нас, что ниже нашего достоинства. <…> И вот, страшно для нас важно, что Бог никогда не примирится с тем, чтобы мы были ниже своего уровня… И когда в этом контексте мы думаем о том, что Христос нам даёт эту молитву и говорит Отче наш, то перед нами вдруг вырастает образ того, что мы собой должны бы представлять. Если мы действительно братья и сестры единородного Сына Божия, ставшего сыном человеческим, то вот мера нашего человечества – не меньше. Мы должны быть иконами Христа; и больше, чем иконами: мы должны так сродниться со Христом, чтобы всё, что можно сказать о Христе, в своё время, когда всё будет завершено, могло бы быть сказано о нас…»

Какого Хлеба мы просим?

«Мы видели, чем мы должны быть; но как этого достичь? И молитва Господня нам сразу говорит: хлеб наш насущный даждь нам днесь. Какой хлеб? Бог знает, что после падения человек должен кормиться плодом своего труда. <…> Так что это прошение относится к самому хлебу, но не только. Спаситель говорит: Я хлеб сшедший с небес (Ин. 6. 32-35, 41). Это относится к Слову Божию, к Его Личности; из этой Личности как бы два потока идут: Его учение и Таинства – причащение Тела и Крови.

Вот перед чем мы находимся. Господь нас не забудет, даст хлеб материальный, вещественный, но чего мы должны искать в Нём – это встречи с Ним как Словом Божиим. Это то слово, которое Он произносит в Евангелии, которое нам указывает путь, и это те Тайны, которые приобщают нас Ему в связи со словом сказанным…»

Простить, а не забыть…

«Дальше прошение: Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. Да, мы приобщились Богу в слове, в Таинстве и в общении с живым Христом. Теперь Христос нам ставит вопрос: Я в момент Моего распятия сказал: Прости им, Отче, они не знают, что творят… Ты – на грани; ты можешь войти дальше в жизнь, только если, подобно Мне, готов сказать: прощаю тем, против кого я что-то имею. Если ты этого не скажешь, ты не можешь идти дальше в ту пустыню, где будут искушения, где будет встреча с сатаной, – ты будешь побеждён; в тебе достаточно зла, чтобы тебя сокрушил сатана и взяло в плен искушение. <…> И это опять-таки не пожелание, это не значит: Господи, Ты – оставь, а я – повременю… Григорий Нисский говорит потрясающую вещь: тут Господь согласен на то, чтобы уподобиться нам; <…> Он призывает нас прощать так же великодушно, как Он прощает… И это грань, перед которой каждый из нас стоит.

Помню, когда я был подростком, у меня была вражда с товарищем, и я своему духовнику сказал: “Что мне делать? Когда я дохожу до этого места, я останавливаюсь и думаю: Кириллу не могу простить!” Он мне ответил: “Что же, дойдёшь до этого места, скажи: Не прости меня, Господи, потому что я Кириллу не прощу…” Я говорю: “Не могу!” – “А ты моги – или прости…” Тогда я подумал схитрить; я дошёл до этого места и попробовал перескочить через этот ров… Тоже не выходит, потому что как же я могу не сказать то, чего Бог от меня ожидает? Сказать то, что я хочу – не могу; сказать то, что Он хочет – не могу. Пошёл обратно к отцу Афанасию: “Что мне делать?” Он ответил: “Знаешь, если не можешь, но хотел бы, хоть немножечко хотел бы простить, когда дойдёшь до этого места, скажи: Господи, я хотел бы простить, да не могу, а Ты попробуй меня простить как бы вперёд”. Я попробовал – тоже не выходит; как-то «не то» Богу говорить: Ты мне всё дай, а я Тебе крупицы насыплю, как пташке… Я боролся с этим, боролся неделями, и, наконец, Бог должен был победить. Мне пришлось сказать: Да, я должен простить Кирилла… Пошёл к Кириллу, говорю: “Ты – такой-сякой-этакий, но я тебя прощаю…” Он говорит: “Нет, давай мириться!” И тогда пришлось мириться, то есть не с Кириллом «таким-сяким-этаким», а его принять таким, какой он есть.

<…> Мы всегда думаем, что «простить» значит «забыть». Ну, ушло в какую-то древность, случилось три недели тому назад, десять лет тому назад, больше не болит, не мучит меня – забуду… Это не прощение. Забыть – не значит простить. Прощение начинается в момент, когда я ещё чувствую рану и могу сказать: хорошо, я этого человека принимаю, какой он есть, сколько бы он мне боли ни причинил: я его приму, как Христос меня принимает, и я буду нести его, если нужно, либо как пропавшую овцу (если он даётся), либо как крест, на котором я должен умереть, чтобы он жил, потому что у креста я смогу сказать: прости ему, Господи, он не знал, что творит…»

Марина ГОРИНОВА,
Саргылана (Саломия) ЛЕОНТЬЕВА