Одобрить предложение Святейшего Патриарха о распространении богослужебных, катехизических текстов… на основных языках окормляемых ею [Церковью] народов.
Постановления Архиерейского совещания 2 февраля 2010 года, п. I.6
Печальный опыт – не аргумент
28 …Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его.
От Луки святое благовествование, гл. 11
В докладе на Архиерейском совещании в нынешнем 2010 году Святейший Патриарх Кирилл призвал нас: «В каждой культурной среде мы должны говорить на понятном для этой среды языке».
Не секрет, что для многих невоцерковлённых или ещё не крещённых наших близких понимание православного богослужения затруднено, в том числе по причине языкового барьера. С другой стороны, для нас, прихожан, особенно тех, кто давно принадлежит Церкви, славянский язык настолько отождествился с её литургической жизнью и частной молитвой, что любые изменения в этой сфере эмоционально воспринимаются как покушение на что-то близкое и родное, на наши святыни. Отчасти это связано также с негативным историческим опытом как Православной Церкви, так и наших западных инославных братьев.
Движение «обновленцев» 20-х годов ХХ века, инспирированное советской властью и оставившее недобрый след в коллективной памяти Церкви, пыталось вводить богослужение на русском языке. Поскольку это новшество было сопряжено с рядом вопиющих нарушений канонов (введение женатого епископата, восхваление безбожной советской власти), оно вызвало стойкое отторжение верующего народа, обновленческие храмы стояли пустые, а само движение рассыпалось, просуществовав пару десятков лет.
Второй Ватиканский собор Католической Церкви в 1960-х годах практически упразднил служение на латыни и повсеместно ввёл службы на национальных языках; в последующие десятилетия число прихожан в храмах существенно снизилось (насколько эти явления связаны, следует рассматривать отдельно).
Здесь заметим, что разговорные языки у католиков вводились не произволом «либеральных» римских богословов, но в ответ на многие просьбы с мест, среди которых есть и весьма примечательные. Так, в 20-х годах XX века католические епископы Эстонии обратились к Папе Пию XI с просьбой разрешить служение на эстонском языке, потому что из-за непонятности богослужения прихожане стали уходить… к православным (и протестантам)!
Андрей Заякин
Однако эмоции, привычка, исторические аналогии никак не могут быть аргументами, которые оправдывают ту или иную церковную практику. Единственным критерием её «правильности» является польза для нашего спасения.
Основные доводы в пользу употребления церковнославянского языка сводятся, во-первых, к утверждению о некоем особом «сакральном» его характере, а во-вторых, обращают внимание на большую его способность по сравнению с русским к дословному переводу Библии и богослужебных книг. В первом случае легко возразить, со вторым утверждением я в значительной мере согласен.
Сакральность или доступность?
8-11 Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились… слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божиих?
Деяния святых апостолов, гл. 2
Нам говорят, что церковнославянский – язык особой возвышенности, свободный от всей той грязи, которой насыщен нынешний русский. Он не испорчен телевизором, интернетом, сленгом, жаргонизмами, заимствованиями, и поэтому уже самим фактом своего употребления относит произносимое на нём в область священного. Это аргумент никуда не годный, поскольку в славянском, если читать тексты внимательно, есть всё, что в жизни, в том числе и разного рода нечистота, только звучит она несколько выспреннее, а потому иногда ещё более резко и грубо.
Например, в Откровении Иоанна Богослова (3: 16) написано «изблюю» (точный перевод) вместо русского эвфемизма (благозвучной подмены некрасивого слова) «извергну». В Евангелии от Марка (7: 19) вместо русского «выходит вон» сказано, соответственно оригиналу, «афедроном исходит» (любопытный читатель может поискать в словаре значение этого слова). Неужели, заменив грубые славянские выражения более благозвучными, стоящими в русском Синодальном переводе, мы как-то десакрализуем текст?
Аргумент о том, что Церковью якобы усвоено учение о некоем священном языке, даже не хочется комментировать. Никаких догматических запретов на богослужение на родном языке нет, и было бы абсурдным лишать русский тех прав, которые имеют все другие языки мира, в том числе и якутский (ведь звучат же молитвы и Евангелие по-якутски в наших храмах!).
Будем ли мы, прославляя равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия, уподобляться их противникам – «триязычникам», учившим, что только латынь, греческий и еврейский допустимы как языки богослужения? Заметим, что в самой Западной Церкви эта ересь была осуждена ещё на Франкфуртском соборе в 794 году.
А вот в нехристианских сообществах учения о сакральных языках есть. Можно вспомнить про санскрит у индусов и авестийский у зороастрийцев. Евреи времён земной жизни Иисуса Христа молились на «лашон га-кодеш» – древнееврейском, а говорили на арамейском. Для мусульман таким священным языком сегодня является арабский.
Язык высокого богословия
8-9 Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом;.. иному разные языки, иному истолкование языков.
Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, гл. 12
Литургический язык воспринимается нами по-разному в зависимости от типа службы. По моему глубокому убеждению, менее всего языковой спор касается нашего главного богослужения – литургии, точнее, тех её частей, что слышны мирянам. В ней наименьшим образом проявляются те особенности церковнославянского языка, которые делают его непонятным. Единственное, что создаёт проблему, – это чтение Евангелия, и особенно, Апостольских Посланий. Благовестие, звучащее по-немецки, мне понятнее, чем на славянском. Апостол же нормальному прихожанину, по моим наблюдениям, абсолютно недоступен.
Сложнее обстоит дело со Всенощным бдением. Вечерня и утреня понятны верующим, как правило, в своих неизменных частях – предначинательный псалом, «Свете Тихий…», «Сподоби, Господи…», «Ныне Отпущаеши…», 33 псалом, Шестопсалмие, Полиелей, «Воскресение Христово видевше…», «Великое славословие». А вот переменные части службы, особенно сложные, богословски нагруженные тексты – стихиры на «Господи воззвах…», на стиховне, на хвалитех – как правило, абсолютно не воспринимаются.
Этому есть своё объяснение: гимнограф вкладывал особые усилия, чтобы высказать богословскую мысль чётко и лаконично, и пользовался всеми средствами греческого синтаксиса. Его конструкции были перенесены на русский со всей степенью дословности, которую позволяет сходство грамматики. Чем текст богословски более нагружен, тем более сложные синтаксические конструкции он содержит, и тем труднее он для понимания.
Возьмём песнопение Крестопоклонной недели (седален Креста после полиелея): «В раи убо прежде древом обнажи о вкушении враг…» Обычному прихожанину на слух очень сложно определить, что «о вкушении» по-русски означает скорее «посредством вкушения [запретного плода]», что «обнажи [человека]» – прямое дополнение; а слово «враг» – это подлежащее.
Другая стихира – «Днесь неприкосновенный существом, прикосновен мне бывает…» – излагает богословскую мысль об общении Божественной и человеческой природы в единой личности Иисуса Христа. Но понятно ли среднестатистическому прихожанину на фоне игры слов «неприкосновен» – «прикосновен», что автор хочет сказать о Христе: «сегодня Тот, кто недоступен по Своему существу, становится сопричастным мне»?
Никто, думаю, кроме духовенства и прихожан-филологов, не понимает на слух бесконечно любимого мною первого ирмоса канона Великой Субботы: «Волною морскою скрывшаго древле, гонителя мучителя, под землею скрыша спасенных отроцы…» Скажите, кого, кто и где скрыл? Признаем, большинству непонятно, что сначала Бог скрывает Фараона («гонителя») и его войско под водой, затем потомки («отроцы») спасённых евреев скрывают Бога в пещере («под землею»). Ирмос красив своей лаконичностью – но именно из-за неё он и непонятен.
Русский против греческого?
19 Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
От Матфея святое благовествование, гл. 28
Церковнославянский язык является в своей грамматической структуре в некотором смысле калькой греческого, а потому перевод на него возможен с большей степенью дословности, чем на русский. Славянский и греческий языки роднит наличие четырёх прошедших времён глагола. Чем-то близка к ним и структура времён якутского языка, где есть недавнепрошедшее время (аналог перфекта, например, глагол «ас» – «открыть, толкать»: «мин астым»), преждепрошедшее время (аналог имперфекта, напр. «мин аспытым»), прошедшее результативное («мин аспыппын»), прошедшее эпизодическое «мин аспыттаахпын», давнопрошедшее время (плюсквамперфект, «мин аспыт этим»).
Сравним для примера 14-й стих 6-й главы Евангелия от Марка:
Царь Ирод, услышав [об Иисусе], – ибо имя Его стало гласно, – говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им.
И услыша царь Иродъ (яве бо бысть имя его) и глаголаше, яко Иоанн Креститель от мертвых воста, и сего ради силы деются о нем.
Καὶ ἤκουσεν ὁ βασιλεὺς Ἡρῴδης, φανερὸν γὰρ ἐγένετο τὸ ὄνομα αὐτοῦ, καὶ ἔλεγον ὅτι Ἰωάννης ὁ βαπτίζων ἐγήγερται ἐκ νεκρῶν καὶ διὰ τοῦτο ἐνεργοῦσιν αἱ δυνάμεις ἐν αὐτῷ.
Глаголы прошедшего времени в этом отрывке:
Русский Славянский Греческий
Услышав (деепричастие) услыша (аорист) ἤκουσεν (аорист)
Стало (прошедшее время) бысть (аорист) ἐγένετο (аорист)
Говорил (прошедшее время) глаголаше (имперфект) ἔλεγον (имперфект)
Воскрес (прошедшее время) воста (аорист) ἐγήγερται (перфект)
И так везде, за незначительным исключением, – времена глаголов в славянском языке соответствуют временам в греческом. В русском мы не видим всего этого многообразия, потому что у нас с вами лишь одно прошедшее время. Мы не замечаем, что аорист употребляется в рассказе о событиях прошлого, а имперфекты выражают дополнительное, поясняющее или сопровождающее действие к основе рассказа, как в этом примере: молва о Христе – основная канва рассказа, а замечание Ирода поясняет его недоумение об этих событиях.
Однако, такое совпадение не абсолютно. Рассмотрим, к примеру, 4-й стих 26-й главы Деяний:
Ибо поистине собрались в городе сем на Святаго Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским.
Собрашася бо воистинну во граде сем на святаго отрока твоего Иисуса, егоже помазал еси, Иродъ же и понтийстий Пилатъ, с языки и людьми Израилевыми.
συνήχθησαν γὰρ ἐπ’ ἀληθείας ἐν τῇ πόλει ταύτῃ ἐπὶ τὸν ἅγιον παῖδά σου Ἰησοῦν ὃν ἔχρισας, Ἡρῴδης τε καὶ Πόντιος Πιλᾶτος σὺν ἔθνεσιν καὶ λαοῖς Ἰσραήλ.
Собрались (прошедшее время) собрашася (аорист) συνήχθησαν (аорист)
Помазанного (причастие пр. вр.) помазал еси (перфект) ἔχρισας (аорист)
Здесь вместо греческого аориста употреблён славянский перфект, который обозначает действие в прошлом, непосредственно связанное с настоящим моментом, результат которого налицо (как в английском или немецком перфекте). Этот оттенок при переводе на русский теряется.
Другой уникальной особенностью славянского языка, сближающей его с греческим, является употребление дательного самостоятельного, аналога греческого Genitivus Absolutus (родительный самостоятельный). Эта конструкция создаёт серьёзные затруднения у слушающих богослужение. Мы встречаем ее, например, в 8-м стихе 1-й главы Евангелия от Матфея:
И когда он сеял, иное упало при дороге (сложноподчинённое предложение).
И сеющи ему, ова падоша при пути (дательный абсолютный).
Греческий и славянский здесь обходятся простым предложением, в котором имеется абсолютная конструкция с причастием; в русском необходимы два простых предложения, соединённые подчинительным союзом.
Проблема состоит ещё и в том, что иногда славянский синтаксис может быть вполне понят носителем русского языка, но только в том случае, если чтец сделает правильные логические ударения во фразе. Если читать канон Великой Субботы: «…Законом умерших еже во гробе положение, всех приемлет жизнь», и после слова «законом» не выдержать паузу, да ещё сделать ударение на слове «всех», то из фразы выйдет чепуха: «положение во гробе» (подлежащее) – по некоему «закону умерших» – принимает (прямое дополнение) «жизнь всех». Однако смысл фразы совсем другой: Жизнь всех (т.е. Христос) по закону принимает положение во гроб.
Итак, грамматически греческий язык существенно ближе к славянскому по структуре, хотя переводом «слово в слово», каким иногда стараются представить церковнославянский текст Нового Завета, последний не является. Тем более, что существующий в нынешнем виде вариант был зафиксирован лишь в середине XVIII века, а до этого он постоянно редактировался, перерабатывался, приближался к живому русскому языку своего времени.
Где русский язык точнее славянского?
5 Не к народу с речью невнятною и с непонятным языком ты посылаешься.
Книга пророка Иезекииля, гл. 3
С Ветхим Заветом всё по-другому. Здесь русский язык структурно ближе к оригиналу, чем церковнославянский.
С еврейским его роднит, например, отсутствие глагола-связки «быть». В славянской Псалтири читая «Кто есть сей Царь Славы? Господь сил, той есть Царь Славы» (Пс 23:10), мы встречаем дважды вставку «есть», которая отсутствует в подлиннике и не требуется в современном русском языке. В Синодальном переводе этот стих звучит так: «Кто сей Царь славы? – Господь сил, Он – Царь славы».
Русскому и еврейскому одинаково свойственно также отсутствие глагола «иметь» там, где он есть в славянском, греческом, английском… Так, по-славянски читаем: «мы закон имамы (Ин 19: 7)», по-английски: «we have the Law», а по-русски: «есть у нас закон».
В древнееврейском языке нет аориста и плюсквамперфекта, что также сближает его с русским. И сложноподчинённые предложения, которые так украшают церковнославянский и греческий, для него совершенно нетипичны.
Поэтому русский перевод Ветхого Завета с древнееврейского всегда будет заведомо «дословнее», чем славянский. Я намеренно не обсуждаю здесь сравнительные достоинства Септуагинты (греческого Ветхого Завета), и еврейской версии (масоретского текста); они оба несколько отличаются от исходного текста.
Понимание или почитание?
6 Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит.
Второе послание к Коринфянам святого апостола Павла, гл. 3
Давайте зададимся вопросом: что для нашего спасения полезнее: буквальность перевода или понимание его молящимися? Да, церковнославянский вариант отличается большей дословностью, чем русский. Но что это нам даёт?..
Представим себе прихожанина с высшим филологическим образованием, который, услышав в церкви фразу Евангелия «Идоста же паки къ себе ученика. Мария же стояше у гроба вне плачущи» (Ин 20: 10-11), на слух сумел различить имперфект «стояше» от аориста «идоста». Какую тем самым пользу получил он для своей души, по сравнению с тем, как если бы он услышал тот же стих в русском переводе: «Итак ученики опять возвратились к себе. А Мария стояла у гроба и плакала»? Во всём остальном эти предложения отличаются только лексикой.
Или другой пример: «Мария убо егда услыша, яко Иисус грядет, срете Его: Мария же дома седяше» (Ин 11: 20). «Седяше» – имперфект, «срете» – аорист; в чём большая душеполезность этих глагольных форм по сравнению с русскими деепричастием «услышав» и прошедшим временем «сидела»? И разве дательный самостоятельный во фразе «Идущим же им купити, прииде жених» (Мф 25: 10) чем-то спасительнее русского придаточного предложения «Пока они ходили покупать, пришел жених»?
Каждый сам себе переводчик
8 …Чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня.
От Матфея святое благовествование, гл. 15
Апеллируя к эстетическим достоинствам церковнославянского языка, мы забываем, что не красота сама по себе, а Истина важна для слушающего Слово Божие. Но можно ли говорить об Истине, если она остаётся непонятой?
Да, безусловно, для постижения православного богослужения требуется не только знание языка, но, главное, того, о чём на нём говорят. Я не спорю. Но согласитесь, даже знаток Священного Писания, Предания и богословия ничего не возьмёт в толк, если с ним будут говорить на неизвестном ему наречии!
Непонимание богослужения для церковного сознания неприемлемо в принципе: наш просветитель равноапостольный Мефодий не для того доказывал в 879 году в Риме перед тогдашним (ещё православным!) Папой Иоанном VIII своё право служить на ясном славянам языке, чтобы мы сейчас отказывали в этом современным россиянам. Напомним, Папа своей буллой осудил баварских интриганов и клеветников, мешавших миссионерскому служению святого Мефодия, и благословил его служить по-славянски.
Слушая сегодня славянские тексты в церкви, основная масса верующих либо их совсем не разумеет, либо понимает превратно, поскольку осуществляет синхронный перевод на родной язык с неродного. «Конечный продукт» такой переводческой деятельности – всё, что они поняли в чтении, всё, о чём помолились – это русский текст, сгенерированный их сознанием. Вряд ли кто-то из нас умеет думать по-славянски. Спросим себя: какого качества этот «конечный продукт»? Очевидно, что он хуже любого существующего.
Канонический русский перевод Библии осуществлялся высококлассными специалистами академий в XIX веке (не будем здесь обсуждать научную сторону этого текста с точки зрения современных представлений); притом он переводился непосредственно с языков оригинала. Никто из нас, слушая Священное Писание в Церкви, не способен синхронно сделать перевод того же качества. Ещё в большей степени это относится к сложным богослужебным текстам: стихирам, тропарям, кондакам.
Получается странная ситуация: мы стремимся к аутентичности передачи текста Писания и к высокой молитвенной эстетике богослужения, говорим о трудности, а порой и невозможности полноценного переложения с церковнославянского языка на русский, а в итоге молящийся, который думает по-русски, остаётся со своими домыслами, собственными, порой весьма нелепыми, «переводами» Слова Божьего и молитвословий, или просто ничего не понимает.
Практические выводы
18 Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною.
Первое соборное послание святого апостола Иоанна, гл. 3
Итак, именно благодаря удивительной способности церковнославянского языка копировать греческие грамматические структуры, он очень точно передаёт текст Нового Завета. Но по той же причине гораздо менее, чем русский, пригоден для дословного перевода Ветхого Завета. Богатство славянской грамматики способствует появлению лаконичных и парадоксальных конструкций, сочетающих высокое богословие с занятной игрой слов, достойной Льюиса Кэролла. Но именно эта грамматика непонятна большинству прихожан.
Проблема понимания верующими богослужения – чрезвычайно сложный и деликатный вопрос внутренней жизни нашей Церкви. Здесь невозможны резкие, радикальные решения и частные попытки изменить что-то без согласования со священноначалием, вне соборного согласия всей полноты церковной, так как это чревато нестроениями и расколами. Поэтому решение вопроса о языке, как мне кажется, состоит в тщательной работе Межсоборного присутствия, недавно созданного при Святейшем Патриархе, предложения которого должны быть приняты органом высшей власти нашей Церкви – Поместным Собором. Одним из возможных решений было бы, как думаю, параллельное существование обоих языков (к примеру, ранняя литургия на русском, поздняя – на церковнославянском).
Другим важным мероприятием (не зависящим от выбора языка), было бы повсеместное распространение в храмах книг с текстами наиболее важных служб. По этому пути уже давно пошли наши инославные братья. Сейчас у нас разве что один из десяти прихожан придёт на богослужение с Октоихом, Триодью, текстом литургии или Всенощной. Я ношу постом на всенощную ужасно тяжёлую Триодь, а в остальное время года – менее тяжелый Октоих, но не каждый на это пойдёт даже по послушанию.
Почему нельзя издать и в обязательном порядке велеть всем приходам закупить однотипные книги с пронумерованными в сквозном порядке текстами неподвижных частей литургии и Всенощной, воскресных служб Октоиха и Триоди; служб Страстной Седмицы и Пасхи; стихир, тропарей, кондаков и канонов Великих минейных праздников? В каждом храме можно было бы иметь 100-200 таких книжек, которые верующие свободно разбирали бы перед началом службы. На стенде над свечным ящиком можно было бы повесить крупными буквами написанные номера молитв и песнопений, которые будут звучать в этот день. А кто мешает скачать тексты с сайта www.pravoslavie.ru, и распечатать их для верующих?
На мой взгляд, эти меры резко повысили бы литургическую грамотность прихожан и сильно снизили остроту языковой проблемы, что позволило бы лет на сто отложить реформу богослужебного языка. Если мы не хотим затруднять приход людей к осознанной молитве, то есть в итоге – ко Христу, нам нужно потрудиться над осуществлением хотя бы этого начинания.
Андрей ЗАЯКИН