Боюсь того, чего не знаю
<…> Чувство страха знакомо всем. Несмотря на это, природа тревоги и страха остаётся загадкой для психологов. Одни видят суть тревоги в беспомощности, другие описывают внутренний разлад, возникающий при угрозе безопасности, третьи отмечают дезинтеграцию личности при столкновении с противоречием. Так когда же человек боится? Прежде всего пугает неизвестность. <…> Человек боится того, что его ожидает. Поэтому у некоторых людей возникает тяга к «уверенности в завтрашнем дне». <…> Возможен и другой вид страха. Это так называемая тревога отделения: ребёнок боится оторваться от матери, любящий боится потерять объект своего чувства, каждый боится быть выброшенным из мира, где всё привычно и знакомо.
Противоположностью боязливости является решительность. Если мы решаемся мыслить последовательно и смело, мы приходим к выводу о том, что обречены на незнание того, что с нами произойдёт. <…> Оказывается, с полной определённостью мы можем знать только одно – все мы когда-нибудь умрём. <…> И эта абсолютная неизбежность вызывает в нас сильнейшее чувство тревоги, настолько сильное, что мы не можем его вынести. Мы предпочитаем неведение. Как можно ощущать себя, зная, что рано или поздно тебя не будет? Как жить, творить и действовать в мире, зная, что всё закончится для тебя? Как общаться с людьми, зная, что каждый из них раньше или позже будет закопан в землю? Действительно, наука, культура, идеология не дадут нам ответов. <…>
Фото протоиерея Сергия Клинцова
Осмысливая феномен тревоги, выдающийся мыслитель С. Кьеркегор приходил к выводу, что тревога начинается с момента ощущения себя человеческой личностью – «у зверей и ангелов тревоги нет». У животных существуют инстинктивные страхи. У человека аналогичную функцию выполняет своеобразное сужение сферы сознания. <…> Человек может решить, чтобы быть нормальным, не думать о проблемах жизни и смерти. Что же, неужели нормальность – это отрицание реальности? <…> Умом человек, конечно, понимает, что когда-нибудь умрёт, но в то же время… не знает этого. Вернее, хочет не знать. Он убегает от знания. Цивилизация помогает ему в этом. Общество вырабатывает нормы приличия. Разговоры о смерти неприличны. Существует стремление скрыть смерть от детей. Прослеживается тенденция изолировать смерть в стенах больниц и моргов, расположить места упокоения усопших подальше от городов. <…>
Есть и другая крайность – десакрализация смерти. Особенно ярко это видно на примере так называемого «чёрного юмора», сюда же относятся эвфемизмы типа перекинулся, дал дуба. Но и здесь за натужными остротами проступает леденящий страх. Тогда применяется другой образ защиты. Выработан набор приличествующих случаю фраз – «Бог дал, Бог взял» или «Все там будем». Ритуал соболезнования достаточно формален и сводится к произнесению банальностей, за которыми не стоит внутренней солидаризации <…>.
Единственное место, где естественно и спокойно говорят о смерти – это храм. Для многих путь в Церковь начинается с размышления о смерти. Для других значение религии ограничивается «отпеванием и поминанием» мёртвых. Итак, мир бежит от смерти. В этом беге молодёжь впереди. Не случайно молодые недолюбливают пожилых. Родителям даются презрительные клички: предки, черепа. <…> Откуда такая неприязнь? Уж не от страха ли стать похожими на них, не потому ли, что они напоминают о неминуемом? Мы свидетели небывалого в истории ускорения времени. <…> Техника становится всё более точной, удобной и быстрой. Но в погоне за комфортом и качеством внешней жизни мы что-то теряем, и нам, самодовольным и упоенным всемогуществом, придётся за это расплачиваться. <…>
В последнее десятилетие одним из наиболее употребительных видов наркотических средств стали так называемые «ускорители», к числу которых относится известный препарат «экстази». Его действие проявляется высвобождением огромного количества энергии с последующим истощением всех ресурсов организма. Только благодаря этому наркотику возможно танцевать 8 часов подряд, не испытывая усталости, при этом время воспринимается как протекающее необыкновенно быстро. Интересно, что побочным действием препарата является подавление аппетита. Почему мы упоминаем об этом? Состояние современного общества удивительно напоминает действие «экстази»: происходит бессмысленное механическое ускорение с полным притуплением чувства духовного голода. Истощенный духовно человек продолжает дергаться в погоне за «кайфом» от самого движения. Он не может вырваться из ритма, потому что, если он остановится, ему придётся задать себе страшный вопрос о смысле жизни и смерти. <…>
Знание о том, что человек умрёт, оттесняется далеко на периферию сознания, а иногда – в область бессознательного. <…> Он покупает мираж комфортного существования в современном мире ценой собственного невежества. Выдающийся философ М. Хайдеггер писал: «Смерть вызывает тревогу, потому что затрагивает самую суть нашего бытия. Но благодаря этому происходит глубинное осознавание себя. Смерть делает нас личностями». Итак, мы отказываемся доверять себе, своим убеждениям, своим чувствам. Отрекаясь от страха смерти, мы предаем самих себя. Мы отбрасываем своё богоподобие, предпочитая уподобляться бессловесным тварям. <…>
Хорошо умереть молодым?
Фото Сергея Долгих
Попробуем проследить, как действуют различные варианты психологических защит на протяжении этапов человеческой жизни. В детстве каждый ребёнок однажды нахмурится и спросит: А я умру? Каким бы ни был ответ родителей, он вскоре отвлечётся и забудет об этом; ведь ничто не напоминает о неизбежном конце. <…> Незрелая психика ребёнка, незнакомого с христианством, может быть повреждена преждевременным знанием о прекращении земного существования. Не случайно для блуждающего религиозного сознания типична промежуточная идея циклов кармических перевоплощений, в которых оправдывается добро и получает возмездие зло. Но как взрослеет и обретает себя человеческая личность, так и в развитых формах Богопочитания самым важным становится момент встречи единой (а не размытой в бесконечности) личности с её Творцом. <…>
Становясь старше, формирующаяся личность совершает компенсаторное противопоставление себя старшим. Как правило, реакция оппозиции выражается в декларации своей принадлежности к определенному течению молодёжной субкультуры. <…> Чаще всего протест осуществляется на поверхностном уровне – причёска, одежда, манеры. Прослеживаемый дальше, он распространяется на сферу культуры – музыка, живопись, поэзия. Наиболее глубокое размежевание может произойти на ценностном, мировоззренческом уровне. Так появляются идеологические движения. <…>
Рассмотрим некоторые молодёжные мифы. <…>
В ореоле романтического насилия предстаёт образ рокера – байкера. Это воин на ревущем мощном мотоцикле. <…> Смерть здесь привлекательна и романтична, а жизнь имеет смысл лишь тогда, когда ты подчиняешься неписаным законам чести. Твоя личность значима лишь настолько, насколько ты соответствуешь несложному кодексу поведения: выглядишь круто, ездишь быстро, дерёшься жестоко. До глубины твоих переживаний никому нет дела. Восприятие тебя скорее будет зависеть от мощности твоего мотоцикла, чем от того, кто ты есть в глазах Бога.
Пафосом тотального отрицания может привлечь молодых панк-культура. Опьяняющий нигилизм, абсолютное непризнание любых ценностей, кружащее голову развенчивание кумиров – часто на это покупается незрелая личность, воспитывавшаяся в атмосфере педантизма и запретов. Агрессивный эпатаж мещанского благополучия, так называемый «стёб» может внешне напоминать православный духовный феномен юродства. Однако здесь происходит разрушение ради самого процесса, примитив ради примитива. <…> Это сама по себе мертвящая культура, и к смерти у неё отношение соответствующее: «мол, туда и дорога, всё равно нет будущего».
В различных формах предстают элитарные движения. Здесь сладостно ощущение собственной исключительности, значимости. Здесь трудно стать своим, принадлежность к этому кругу является основной его ценностью. Здесь деталь наряда или новый жест являются предметом обсуждения. Безудержный снобизм, культ утонченности, аристократическая закрытость. При теснейшей зависимости от условностей здесь совсем нет сострадания и любви. Страх смерти блокируется разработанной системой «приличного» поведения. Отношение равнодушное – лишь бы смерть была «красивой».
Следует упомянуть о распространенном молодёжном мифе, отзвуки которого присутствуют во всех субкультурах. Назовем его так – «Хорошо умереть молодым». Речь идет о самоубийстве или более медленном уничтожении себя одурманивающими средствами или анаболиками, наращивающими мускулатуру. Накачивающиеся стероидами, любующиеся собой культуристы-бодибилдеры уверяют, что хотят умереть в расцвете красоты и силы. И здесь тот же скрываемый за мелодраматическими фразами страх смерти. Страх приводит к такому отчаянию перед утратой контроля за своим существованием, что человек прекращает это существование. <…> Лекарство оказывается горше болезни.
Ловушки зрелости
Фото протоиерея Сергия Клинцова
И вот молодость проходит. Личность достигает зрелости, которая подразумевает максимальную свободу с максимальной же ответственностью. <…> Теперь на первый план выступает стремление занять своё место в обществе. Становятся значимыми вопросы материальной обеспеченности, престижа и служебного роста. <…>
Существует различие: организм – категория биологическая, индивидуум – социальная, личность – духовная. Слово личность родственно слову лицо. Для нас это важно потому, что в своём бытии в образе личности человек встречается со своим Творцом. В этой встрече личность может обратиться к своему Создателю либо просветлённым ликом, либо открытым лицом, либо лживой личиной.
Иногда человек <…> забывает о своём призвании быть личностью. Он выбирает жизнь в качестве организма, заботясь только об удовлетворении своих биологических потребностей, или в качестве индивидуума, будучи только «точкой пересечения» социальных связей. Соответственно этому возможны три смерти человека. Биологическая – прекращение физиологических функций организма. Социальная – непоправимая утрата своего места в обществе; иногда страх перед потерей своей социальной «маски» приводит человека к самоубийству <…>. Отсюда недалеко и до духовной смерти. Это сознательный шаг в бездну отвержения себя, мира и Бога, иногда романтизируемое. <…> Это – плевок в лицо Спасителя, «возлюбившего мир до смерти крестной».
Избежав ловушек первой половины жизни, человек вступает в очень сложный период. <…> Подступает старость – становится неуютно. Слабеет здоровье, изменяют силы, подтачивают болезни. Теперь человек больше всего озабочен тем, чтобы сохранить своё положение, ничего не потерять… лишь бы не было хуже, лишь бы не стать бедным, немощным, одиноким. <…>
В современной психологии получила распространение концепция «кризиса середины жизни». Вот как описывает его проявления А. ван Каам в книге «Трансцендентное Я»: «В этом периоде дорогие для нас люди, вещи и переживания уходят из нашей жизни. От нас отделяются наши способности и навыки, наше здоровье, наши дети, коллеги, друзья. Это отделение глубоко ранит нас. Должно пройти время для того, чтобы осознать, что этот разрыв привычных связей освобождает нас для внутреннего роста. В этот момент многие из нас впервые сталкиваются со смертью любимых. Встреча со смертью вырывает нас из рутины обыденности и заставляет задуматься о жизни. Мы испытываем потрясение, может быть, впервые уяснив конечность человеческой жизни, внутри нас прочно поселяется тревога. Со смертью любимого умирает что-то внутри нас. Чем больше мы любили, тем глубже рана. Она со временем срастается, но остаётся шрам. <…> Вот истина, которой учит середина жизни: жизнь непредсказуема и конечна. Мы можем быть ни в чём не уверены, но продолжать всё любить. Нам следует лишь убедиться, что Сила Свыше поддерживает нас, не снимая дар и проклятие свободы <…>».
Нужна ли нам хорошая новость?
<…> Мы начинаем понимать, что для многих жизнь становится лишь бегством от страха смерти. Так человек бежит от самого себя, от подлинной близости с другими, от правильных взаимоотношений с Богом. А чтобы быстрее бежать, надо бежать налегке. И человек оставляет на старте главное – самого себя, непонятого и невостребованного – чтобы на финише оказалась его потрепанная оболочка. Это кросс по пересечённой местности: через овраги соблазнов, через барьеры карьеры, через кустарники страстей.
<…> Нас не удивляет мир, в котором мы призваны жить, и это признак дремоты нашего сознания. Встряхнуть нас могут только искусственные сверхсильные раздражители. «А вот инопланетяне.., а экстрасенсы.., назначенный конец света». Бесстыдная наглость секса, разрушающе сладкая наркотическая эйфория. Бесчувственные к истинной Тайне, мы выдумываем свои убогие ненастоящие чудеса.
Но Тот, Кто выше нас, не забывает нас. Бог возвращает нас к знанию о том, кто мы есть. Он не навязывает нам Своей воли. Он предлагает нам понять Свой замысел о мире. <…> Слово Его – Евангелие – переводится как Благая Весть. Поверив Ему, мы услышим только хорошие новости. Но, будучи честными перед самими собой, зададимся вопросом: нужны ли они нам?
Мы можем быть вполне довольны своей жизнью. Есть здоровье, еда, одежда, работа или учеба, друзья, увлечения. У нас всё ладится. Мы кажемся себе достаточно умными и привлекательными. Так что же, мы ничего не боимся? <…>
Не жестоко ли со стороны Бога отнимать у нас жизнь? Вовсе нет, потому что если мы верим в Него, то верим и в возможность «оставления грехов и жизни вечной». Блаженный Августин писал: «Мы не боимся умирать, потому что имеем доброго Бога». <…> Для христианина смерть – это не конец, а завершение какого-то этапа, рубеж, а для праведника – рождение в новую реальность.
<…> Всё в человеке противится сознанию конца. Это мудро устроенное тело, это творчество, вкладываемое в жизнь, эта любовь, которую мы отдаём и получаем, – разве можно представить себе, что это исчезнет бесследно? Даже оказываясь свидетелями смерти, мы отдаём себе отчет, что когда человек умирает, это вовсе не похоже на то, когда заглох мотор автомобиля или погас экран телевизора. <…> Даже те, кто считает себя атеистами, не выбрасывают покойников на помойку. Мы бережно храним память об ушедших, дорожим их изображениями, видим их во сне.
Как нам вместить в себя это знание смерти и уверенность в бессмертии? Задумаемся, разве мы не умираем с каждой минутой? <…> Но вместе с тем с каждым моментом мы извлекаем всё новые уроки из событий, происходящих с нами. Мы растём в осознавании себя, в опыте, в мудром отношении к миру. Наша душа приходит в меру своего возраста, мы приближаемся к своей истинной сути. В нас крепнет и набирает силу то, что не подвержено смерти.
Если мы правильно устроили свою душу, то уже на земле она принадлежит вечности <…> В терминах духовной жизни состояния души в вечности обозначаются как рай и ад. Это, конечно, таинственные термины, далекие от обывательских представлений. Рай – состояние блаженства. <…> В аду, словами Святых Отцов, «грешники будут жегомы огнем любви». Здесь личность окончательно и сознательно выбирает богооставленность. Возможно ли это? Да, – учит Церковь, предусматривая полную реализацию личностной свободы.
<…> Простота, собранность, трезвение, смирение – основополагающие понятия христианской духовности. Проникнувшись ими, мы можем осмысленно и уютно жить со знанием собственной смертности. Больше того, мы получаем право истинной свободы. Ведь для христианина свобода – это согласие с волей Божией, возможность говорить Богу «да». <…> Христианин верит в то, что его жизнь заканчивается в самый оптимальный для этого момент: самый благоприятный для спасения его души.
Христианин <…> призван жить сопричастным Христу. В центре христианства – Крест, символ незаслуженной и одинокой смерти. Наш Спаситель был Человеком. Он пережил внутренние мучения в Гефсиманском саду. У Него был выбор и Он его сделал. <…> Его смертью и Воскресением был искуплен мир и мы обрели бессмертие.
От страха – к любви
Фото Сергея Долгих
<…> В беседах митрополита Антония Сурожского есть пронзительные слова: «Неважно, жив ты или мёртв, важно, ради чего ты живёшь или во имя чего умираешь».
Но в чём же мы можем обнаружить смысл смерти? Во-первых, она смиряет человека. Смирение есть единственная тональность речи для диалога с Богом: творение осознает себя и свою потребность во встрече с Творцом. Чувство смертности подчёркивает бессилие человека спасти самого себя <…>.
Во-вторых, сознание смерти облагораживает жизнь, не позволяет человеку потерять себя в суете. Он живёт в присутствии вечности. Жизнь обретает красоту. <…> Издавна известно понятие, которым озаглавил свою песню Дж. Харрисон – «Искусство умирать»… Оно заключается не в том, чтобы время от времени вспоминать о неминуемом конце. Речь идёт о том, чтобы конкретно учиться принимать, не отказываясь, дары Промысла. Таким даром может быть огорчение, болезнь, разочарование, неудача, одиночество, крушение надежд <…>.
«Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение <…> Влечет меня и то и другое» (Флп. 1:21, 23) – пишет апостол Павел; для него смерть – неотъемлемая, сознательно принятая принадлежность жизни. <…> Христианская смерть мирна, и даже если она насильственна, в ней нет гнева и злобы. Широко известны строки, записанные дочерью Николая II непосредственно перед казнью: И в час мучительной кончины / Вдохни в сердца Твоих рабов / Нечеловеческие силы / Молиться кротко за врагов.
В-третьих, смерть объединяет нас. Столкнувшись со смертью человека, мы осознаём свою причастность человечеству. <…> Мы прощаем умершего, как бы ни были обижены на него – «о мёртвых либо хорошо, либо ничего», – и нередко начинаем выше ценить близких, оставшихся с нами. <…>
Смерть позволяет подвести итоги. Мы говорили, что в христианском сознании смерть – это не конец, а рубеж. <…>
И последнее, основное. Смысл смерти – в её преодолении. Смерть преодолевается любовью. Философ Габриель Марсель однажды написал: «Сказать человеку – я тебя люблю, значит сказать – ты никогда не умрёшь». Сознание смерти, принятие и преодоление этого страха – это призыв любви, призыв следовать за Христом, Который Сам есть Любовь. Христианская любовь – особая любовь. Может быть, вернее сказать, что то, что в мире называется любовью, не совсем совпадает с христианской сутью этого понятия. Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет в частном письме: «Признаю только ту любовь, которая действует по велениям Евангелия, которая сама – свет. <…> Любовь, превозносимая миром, сопровождаемая рвением, мечтательная и переменчивая, признаваемая человеками их собственностью, – искажение любви. В (истинной) любви не может быть ни мечтательности, ни плотского разгорячения. <…> Такая любовь – свет – она неприступна для греха, всегда пресмыкающегося на земле; она живёт на небе, – туда переносит на жительство ум и сердце, соделавшиеся причастниками Божественной Любви».
Итак, мы начали со страха и пришли к любви. Это не случайно. В Ветхом Завете мы читаем «Начало премудрости – страх Господень». А в конце Нового Завета, в послании Иоанна Богослова есть слова, которые вдохновляют каждого христианина: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (1 Ин 4: 18). Постараемся же принять неизбежность смерти; в неизбежности увидим тайну, в тайне – надежду на Божию милость; в уповании на Бога – доверие Его милосердию, так просто выраженное словами святителя Афанасия Александрийского: «Бог стал Человеком для того, чтобы человек стал богом».
Сергей БЕЛОРУСОВ