Кому наука ничего не доказала?
Многие учёные верят в Бога. Те, кто говорит, что изучение наук делает человека атеистом, вероятно, какие-то смешные люди.
Макс Борн, немецкий физик, один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии
Говорят, выдающийся советский математик Сергей Борисович Стечкин все науки шутливо подразделял на четыре группы: естественные (физика, химия, биология, геология, метеорология…), неестественные (история, искусствоведение, технические науки), противоестественные («научный коммунизм») и сверхъестественные. К последним академик относил богословие и… математику.
Когда ведут речь о противостоянии научного знания и веры («Наука доказала!»), имеют в виду обычно науки естественные. Но действительно ли физика, химия, биология кому-то что-то доказали в области религии? Если да, то первыми жертвами подобных открытий должны были стать те, кто эту науку делает, не правда ли? Только что же мы видим?
Крупнейший в мире нейрофизиолог, директор Института мозга, академик РАН и РАМН Наталья Петровна Бехтерева признавалась: «Я никогда не была атеистом, тем более воинствующим, и никогда не отрицала того, чего не знала. У меня всегда было ощущение: может быть, и есть что-то такое… А настоящая вера пришла после всего пережитого. Не могла не прийти».
Физик-механик, один из основателей космонавтики, академик РАН Борис Викторович Раушенбах, принявший крещение в конце жизни, говорил: «Многие серьёзные учёные считают, что материализм, которому нас учили, это – чепуха. Многое свидетельствует об осмысленности мироздания, о том, что мироздание – не случайное собрание молекул. Если допустить случайность, то выводы будут такими страшными, что хоть вешайся».
Академик Николай Николаевич Боголюбов, всемирно известный математик и физик-теоретик, создавший несколько научных школ, возглавлявший Объединённый институт ядерных исследований в Дубне, Институт теоретической физики АН УССР в Киеве и Математический институт им. В.А. Стеклова, регулярно исповедовался, причащался Святых Христовых Таин и уверял, что нерелигиозных физиков можно пересчитать по пальцам.
Я уже не говорю об учёных-монахах и священнослужителях, таких, как игумения Серафима (в миру Варвара Васильевна Чёрная-Чичагова), доктор технических наук, профессор, заместитель директора НИИР (кстати, участвовавшая в создании скафандра, в котором Юрий Гагарин полетел в космос); иеросхимонах Моисей (Валентин Евгеньевич Боголюбов), доктор технических наук, профессор МЭИ; схимонахиня Игнатия (Валентина Ильинична Пузик), доктор биологических наук, профессор, руководившая патоморфологической лабораторией ЦНИИТ.
Замечу, эти люди – не просто ремесленники от науки, обладатели научных степеней, а крупнейшие учёные своего времени! И.Г. Жидов, старший научный сотрудник Института экспериментальной физики (РФЯЦ-ВНИИЭФ), предупреждает: «Не путайте учёных, которые получают принципиально новое знание, занимаются высокой теорией, и тех, кто (утрирую) из формулы создаёт конкретные предложения. Первых не так много, и они, как правило, были и остаются людьми верующими».
Конечно, среди выдающихся современных деятелей науки есть и атеисты, и агностики, и те, кто в этом вопросе до конца не определился. Но ссылки на то, что, поскольку неверующих учёных стало в последнее время больше, значит, знание несовместимо с верой, в качестве аргумента несостоятельны. Очевидно, что верующих в наше время стало гораздо меньше прежде всего среди рабочих, крестьян, работников торговли и студентов. Значит ли это, что именно им наука что-то смогла доказать?
Факт совмещения даже в одном человеке высочайшего научного ума и глубокой веры уже должен бы снять вопрос об их противоречивости, тем более, что (этого как будто никто не замечает) среди атеистов полно невежд. Но, видимо, очень уж приятно чувствовать себя умнее других.
На что и за что отвечает наука?
Мало кто знает, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем…
Эстонский астрофизик, академик Густав Наан
Эйфория по поводу того, что наука может помочь человеку перевернуть жизнь, сделать её счастливой, подчинить природу, заставить её себе служить, открыть все секреты мироздания, осталась ещё в позапрошлом столетии. В XX веке эти идеи эпохи французского Просвещения стали сдавать позиции. Для самих учёных становилось всё более очевидным, что научное познание имеет свои границы, а научные теории в конечном счёте всегда условны. После того, как в 1931 году австрийский логик и математик Курт Гёдель доказал свою знаменитую «теорему о неполноте», невозможность полной формализации человеческого знания признали все. Даже математические доказательства являются всего лишь несомненными выводами из аксиом, которые принимаются на веру и сами не могут быть доказаны, а научные утверждения порой не что иное, как наиболее вероятные выводы из правдоподобных предположений. Короче: в достаточно сложной системе аксиом всегда можно сформулировать утверждение, которое в её рамках нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
Наука постоянно развивается, совершенствуется и сама себя всё время опровергает. Научные гипотезы и теории существуют параллельно, сменяют друг друга, и этот процесс бесконечен. То, что вчера казалось несомненным, сегодня отвергается научным сообществом как ложное. Крупнейшие учёные, такие, как немецкий физик-теоретик В. Гейзенберг, американский физик, лауреат Нобелевской премии Р. Фейнман, академики В.И. Вернадский, Л.С. Берг и многие другие, высказали мысли об относительности научного знания. Так, Р. Оппенгеймер, руководивший созданием американской атомной бомбы, писал: «Я имел возможность проконсультироваться с сорока физиками-теоретиками… Мои коллеги, несмотря на различие их взглядов, придерживаются, по крайней мере, одного убеждения. Все признают, что мы не понимаем природу материи, законов, которые управляют ею, языка, которым она может быть описана».
Но меньше всего люди до сих пор знают о самих себе. Н.П. Бехтерева, которой принадлежат открытия в области механизмов мышления, памяти, эмоций и организации головного мозга человека, сумевшая ближе всех на земле подойти к его тайне, не могла верить в то, что мозг – просто и только «рецептор», реагирующий на внешний мир, обрабатывающий информацию и принимающий решения. «Если наше сознание подчинено не материи мозга, то тогда – кому? Кто, невидимый, управляет видимыми клетками?» – спрашивала она.
Однако дело не в том, что наука, которая не может постигнуть мир, тем более неспособна постичь его Творца, доказать бытие или небытие Божие. Дело в том, что она этим вообще не занимается. Существование Бога не может быть предметом научного опровержения в принципе.
Бабка жива!
Первый глоток из кубка естествознания порождает атеизм, но на дне сосуда нас ожидает Бог.
Вернер Гейзенберг, немецкий физик, один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии
Наука – это система развивающихся и непрерывно изменяющихся знаний о мире. Что же такое религия? «С внешней стороны» она представляет собой прежде всего мировоззрение. «С внутренней стороны религия – это непосредственное переживание Бога», – говорит богослов, профессор Алексей Ильич Осипов. Но мировоззрение можно сопоставлять только с мировоззрением: «Наука, естествознание в целом, по определению, занимается изучением этого, посюстороннего мира… Наука и религия просто несопоставимы, как километр и килограмм. Каждая из них занимается своей стороной жизни человека и мира. Эти сферы могут соприкасаться, пересекаться, но не опровергать одна другую».
«Особенность науки заключается в том, что её объяснения касаются только естественных, «земных» причин. Она не может допускать в свои объяснения чудеса, Промысл, волю Божию. Учёный обязан найти исключительно естественную причину изучаемого им феномена. Даже если врач, будучи человеком верующим, видит, что в исцелении больного помог Бог, он, как учёный, обязан предложить естественную причину выздоровления. Научное познание выводит всё сверхъестественное и чудесное за пределы своей компетенции. События мировой истории не рассматриваются учёными как соработничество Бога и человека на пути к спасению. Научное сообщество откажется принять такое объяснение, ибо забота учёного – изучение цепочек естественных причин и исследование законов нашего земного бытия… Язык науки и язык веры принадлежат разным сферам человеческого опыта», – говорит игумен Иоанн (Экономцев).
Для добросовестного учёного совсем неважно, участвовал ли Бог в сотворении мира, продолжает ли действовать в нём, поскольку законы природы не изменяются в зависимости от мировоззрения их исследователя.
Но если богословие предполагает определённые пути проверки (хотя не гарантирует автоматического успеха), ведь каждый может последовать той или иной религиозной традиции и познать на собственном опыте результат этого движения (скажем, жизни по Евангелию), то атеистическая концепция, основным тезисом утверждающая небытие Бога, не может предложить никаких процедур его верификации. Хотя требовать доказательств от атеизма законно постольку, поскольку он апеллирует к науке и претендует на статус научности. Религия же таких притязаний не имеет, а потому аналогичные претензии в её адрес неуместны.
«В классической научной парадигме субъект познания с помощью инструментов познания (к числу которых относятся не только «камеры Вильсона», но и сам язык описания, и даже телесность познающего) поворачивает объект к себе интересующей его стороной. В области религиозной это в принципе не так. «Объект» познания здесь Бог. Но в своей трансцендентности Он не может быть предметом ни опыта, ни мысли, ни эксперимента. Поэтому лишь в той мере, в какой из своей трансцендентности Он входит внутрь человеческого мира, в субъект, Бог становится доступен познающему усилию», – пишет богослов протодиакон Андрей Кураев. Какой опыт, к примеру, нужно поставить – в соответствии с требованиями научной методологии, – чтобы убедиться, что Бога нет?
Митрополит Вениамин (Федченков) убеждал: «От незнания нельзя никогда делать вывод о небытии. Я не знаю, что думает мой читатель, и потому не могу сказать: он ничего не думает». И приводит пример. Семинарист Миша однажды ляпнул: «А кто Бога-то видел?» Остальные ребята то ли не хотели спорить, то ли не сумели возразить. А помощник эконома Василий обратился к Мише с вопросом: «Барин! Так вы говорите, что коли Бога не видели, так уж и нет его?» – «Ну, да!» – «А вы мою бабку видели?» – «Нет», – робея, ответил Миша. – «Ну, вот! А она и по сию пору жива!»
Богословы всегда подчёркивали, что между наукой и религией можно провести чёткую границу: различны их цели, задачи, критерии и методы, специфические приёмы исследования, пути постижения мироздания. Однако последние достижения гносеологии, нейронаук, когнитивной психологии свидетельствуют, что логика отнюдь не единственный способ познания. Даже в науке.
Познать – значит соединиться
У лорда Айвивуда был недостаток, свойственный многим людям, узнавшим мир из книг, – он не подозревал, что не только можно, но и нужно что-то узнать иначе.
Гилберт Кийт Честертон, английский писатель
Американский философ и методолог науки Пол Фейерабенд называл отказ от допущения вненаучных путей соприкосновения с истиной «научным шовинизмом».
Когда-то, настаивая на том, что искусство – тоже способ познания («Гордость и робость – родные сёстры…» – это ли не открытие Марины Цветаевой), я написала: «Все открытия в науках, в том числе естественных, – чистейшее искусство, на самом деле, и к тому же происходят совершенно не естественно, но исключительно в виде исключений». Позднее эта поэтическая интуиция подтвердилась в моём философском исследовании «Метафора как способ познания: логико-гносеологический статус». Диссертация содержала семантический анализ механизма метафоры, анализ когнитивного и психолингвистического компонентов познавательного метафорического акта, биологического, биофизического и эволюционного его аспектов, рассматривала особенности функционирования метафоры в науке. Так вот, «оказалось», что в нашем познании участвует отнюдь не только интеллект, но и воля, воображение, эмоции, даже тело, со всей его сложной биофизической организацией. Кроме того, – сейчас это является фактом – научное знание насквозь метафорично. Как иначе помыслить то, о чём человек ещё не имеет понятий? Все гениальные открытия в науке были сделаны благодаря метафоре, её моделирующей роли, позволяющей учёному сформировать представление об объекте и предопределяющей способ и стиль мышления о нём.
Но если даже в науке так важны наши не поддающиеся полной рационализации чувства, интуиции и прозрения, насколько значимы они в других видах познания! Мы познаём мир, его созерцая, вслушиваясь, всматриваясь, вживаясь в него. Мы познаём мир посредством музыки, литературы, живописи. Мы познаём мир, разговаривая друг с другом, смотря друг другу в глаза, служа друг другу. Мы познаём мир, Бога, людей – любя. В Библии сказано даже: «Адам познал Еву, жену свою…» (Быт. 4, 1).
На библейском языке «познать» значит соединиться, понять, приобрести. Вера – это познание в форме признания. «Вера есть познание несомненного, – пишет отец Андрей Кураев, – но эта несомненность уловляется не рационально, а экзистенциально, опытом проживания обретённой истины. Религиозное познание совершается в динамике: волевым образом меняя себя и поле своего опыта, личность открывает предмет своей веры, чтобы затем веровать уже в силу очевидности, загоревшейся в собственном духовном опыте».
Конечно, бывают люди с атрофированным или неразвитым чувством гармонии, но неправда, что эстетические или мистические способности всегда подавляются рациональными. Вот почему ни микроскоп, ни телескоп, ни суперкомпьютер, ни адронный коллайдер не могут помочь науке «открыть» Бога, вычислить красоту, поставить эксперимент над добротой и состраданием, рассчитать траекторию греха, создать формулу любви… Вот почему учёные, как и все люди, любят, страдают, наслаждаются музыкой, поэзией, созерцанием природы и… верят в Бога.
Золотая середина
Мы должны признать также, что на всех путях познания и спасения зависим от факторов, находящихся вне нашего контроля и носящих в религиозном языке название благодати.
Вольфганг Паули, швейцарский физик, один из создателей квантовой механики и релятивистской квантовой теории поля, лауреат Нобелевской премии
В какой-то момент западная философия подавилась своим рационализмом и кинулась на Восток. Отсюда мода на всевозможные иррационалистические философские и религиозные учения в Европе. Иллюзия возможности подчинения мира, свойственная Новому времени, сменилась другой – искушением овладеть сознанием (психоанализ, йога, медитативные практики). Постепенно начался синтез восточного и западного знания, который привёл современную гносеологию к тому, что Православная Церковь знала всегда – познание целостно. Человек всем своим существом откликается на мир и на зов Божий. В восточно-патристической терминологии ум означает способность созерцать смыслы, чтобы предложить их сердцу как предмет возможного стремления, пишет Кураев: «Они не могут существовать раздельно: сердце, не просвещённое и не направляемое умом, будет источать свои дары на предметы, недостойные собственно человеческой любви. Но и ум, лишённый укоренённости в сердце, не знает, к чему себя приложить».
Отцы Церкви всегда понимали: не всё в мире поддаётся рационализации. Бессмысленно даже пытаться взломать дверь, ведущую в Небо, умом. Значит ли это, что рациональное знание противопоказано вере? Отнюдь. Христианин-гуманист Эразм Роттердамский обращался к протестантским проповедникам: «Вы спрашиваете, зачем нужна философия для изучения Писания? Отвечаю: а зачем нужно для этого невежество?» Святой Григорий Богослов писал: «Не должно унижать учёность, как рассуждают о сём некоторые; а напротив того, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе». Митрополит Филарет (Дроздов) учил: «Вера Христова не во вражде с истинным знанием, потому что не в союзе с невежеством». Выдающийся русский философ, дипломат, врач, ставший монахом, Константин Леонтьев говорил: «Христианство не обязывает быть глупым». Некоторые из нас, к сожалению, путают простоту сердца, к которой призывают святые, с простотой ума, которая, как известно, бывает хуже воровства.
Христианство всегда с уважением относилось к рациональной познавательной деятельности, к науке. Отец Андрей Кураев подчёркивает: «Если какое-то знание получено нерациональным, нетехнологичным путём, это не значит, что оно не может быть рационализировано позднее». Именно опасность упрощённого, ложного понимания содержания веры привела к созданию канонов богословской логики, появлению теологии и религиозной философии. Да, верят не умом, а другим органом чувств, но затемнённый ложными знаниями ум может препятствовать тому, чтобы вера прорвалась на свободу из-под спуда камней гранитной рациональности, ложных стереотипов, илом затянувших все щели сердца. А прояснённый ум способен подвести человека к Источнику так близко, что последние плотины под напором благодати Божией срываются. Во всяком случае, можно умом понять, что жизнь по Евангелию и молитва, искреннее обращение к Богу дают возможность Его познать – познать духом, тем, что выше ума. Церковь не спорит с наукой, она предлагает иное – Царство Небесное, опыт общения с живым Богом.
«Я глубоко убеждён, что настоящего учёного не может удовлетворить набор относительных истин. Ну, хорошо, мы увидели, как выглядит обратная сторона Луны. И что? Интерес сразу же пропал. Только Абсолютная Истина никогда не может до конца насытить человека. И Она есть. На Ней держится мироздание. Она всюду – вокруг нас и внутри нас. Она выходит за рамки познания как такового, ибо охватывает и сферу онтологии. Это прежде всего любовь, та самая христианская любовь, без которой рушатся семейные и общественные устои, без которой экономика превращается в звериную борьбу всех против всех, без которой наука становится страшной силой, способной истребить всё живое на земле», – пишет игумен Иоанн (Экономцев).
Страшное дело
Напрасно перед лицом катастроф XX века многие жалуются: «Как Бог допустил?»… Да. Он допустил: допустил нашу свободу, но не оставил нас во тьме неведения. Путь познания добра и зла указан. И человеку самому пришлось расплачиваться за выбор ложных путей.
Альберт Эйнштейн, выдающийся немецкий физик, создатель теории относительности, лауреат Нобелевской премии
Наука давно и реально вмешивается в жизнь человека на нашей планете, преобразуя её, но только в последнее время так явственно проступили опасности, которые таит в себе научное знание, лишённое нравственных ориентиров. Никогда ещё окружающий мир не был так уязвим, как сегодня. К набору уже привычных страшилок – «экологическая катастрофа», «глобальное потепление», «озоновые дыры», «ядерное оружие», «психотехники», «информационные технологии» и прочая – прибавились новые.
По данным американского портала NewScientist.com, британские и американские участники семинаров Уильяма Сазерленда, зоолога из Кембриджского университета, составили список из 25 потенциальных угроз, с которыми люди могут столкнуться уже в обозримом будущем. В нём, помимо общеизвестных проблем – генно-модифицированных продуктов, выбросов, загрязняющих окружающую среду, наноматериалов, учащения экстремальных метеоявлений, – оказалось несколько неожиданных пунктов. Потенциальную угрозу человечеству учёные разглядели в экспериментах над климатом. В частности, в попытках некоторых специалистов от науки осуществить подкисление Мирового океана, или стимулировать размножение фитопланктона, или предотвратить повышение температуры на планете с помощью распыления пыли в атмосфере…
Но если некоторые из обещанных угроз кажутся уж совсем надуманными, то генная инженерия уже сегодня прямо и бесконтрольно вмешивается в эволюцию живой материи. Врач, доктор наук, профессор и священник Сергий Филимонов и доктор медицинских наук, профессор Галина Львовна Микиртичан предупреждают: «Новые возможности медицины связаны не столько с лечением, сколько с управлением человеческой жизнью. Современная медицина получает реальную возможность “давать” жизнь (методы искусственного оплодотворения), определять и изменять её качественные параметры (генная инженерия, транссексуальная хирургия), отодвигать “время” смерти (реанимация, трасплантация, геронтология) и т.д. С одной стороны, это свидетельствует о прогрессе биологии и медицины, а с другой – последствия применения новых биотехнологий ещё достаточно не определены и многие из них вызывают опасения морального характера, т.к. связаны с обесцениванием традиционных человеческих христианских ценностей». Святейший Патриарх Кирилл объяснял, что «использование генной инженерии в качестве методов исцеления болезней – нормально. Использование генной инженерии в качестве усовершенствования человеческого рода – преступно и греховно».
Сегодня никто не может даже приблизительно оценить последствия, которые повлечёт за собой размножение искусственно созданной живой материи. Доктор философских наук, зав. кафедрой биомедицинской этики Российского государственного медицинского университета Ирина Силуянова пишет: «Задачи и стимулирующие мотивы развития технологии клонирования, а именно создание существ по интересующим “заказчика” параметрам, обнажают потребительское отношение к человеку как средству их решения, гуманистическая утопия в который раз, исходя якобы из уважения к личности и действуя “во имя человека”, на деле оборачивается бесчеловечностью. Сама по себе палитра возможных последствий и “вторичных” чудовищных злоупотреблений клонированием (например, создание человеческих “запасников” для целей трансплантации) обнажает безнравственность “первичной” цели клонирования человека».
Всё жёстче бьют по щеке человечества примеры аморального использования научного знания. Чего стоит только уже подзабытая бомбардировка Хиросимы!
Но главная угроза состоит в том, что научные открытия, новейшие технологии, которые в будущем могут погубить планету, сейчас воспринимаются как безвредное лекарство от мировых катаклизмов. Решая сиюминутные задачи (продовольственные, медицинские, технические, экологические), учёные и политики всего мира обрекают своих потомков на риск потерять своё будущее.
Категорический императив навязать невозможно
Мы, учёные, безусловно, нуждаемся в помощи и содействии Русской Православной Церкви. Так же, как и она нуждается в помощи всего народа, в том числе и в нашей помощи.
Радий Иванович Илькаев, академик РАН, директор РФЯЦ-ВНИИЭФ, лауреат Государственных премий СССР и Российской Федерации
Перед такими вызовами времени у многих деятелей науки высокомерия по отношению и к гуманитарному знанию, и к вере поубавилось. Некоторые из них пришли к пониманию, что для осмысления трудностей, с которыми сталкиваются квантовая механика, общая теория относительности, нейрофизиология и другие дисциплины, необходимо иное измерение проблем – философское, христианское. Самые ответственные поняли, что не стоит так уж возноситься над остальными, и перестали видеть в религии плод нелепых фантазий и сублимаций страхов, страданий, растерянности перед трудностями современной суровой жизни. Учёные заговорили о «нравственных основах научного служения».
Именно физики, а вовсе не православное духовенство ещё в 1998 году на Соборных слушаниях «Вера и знание» в Сарове поставили вопрос о важности духовного окормления православных учёных, «в особенности сотрудников крупных научных центров». Тогда было подчёркнуто, что самоограничение деятелей науки не может быть результатом внешнего принуждения. Оно должно проистекать из личных нравственных установок. А если их нет? Если нет ответственности перед людьми и Богом? Речь идёт не о поголовном воцерковлении научного мира, разумеется, а о его готовности прислушиваться к голосу Церкви.
К сожалению, антирелигиозные настроения учёных часто провоцируют сами верующие. Наверное, каждый замечал высокомерие, гордость, самодовольство, презрение к любому позитивному светскому знанию, свойственные некоторым людям, убеждённым, что они-то, в отличие от всех остальных, познали Истину. Если бы христиане всех времён и народов помнили, что спасает человека не знание о Христе, а жизнь в Боге, если бы они являли собой примеры любви, милосердия, кротости, даже (и в особенности!) по отношению к заблуждающимся, то на уровне, по крайней мере, отдельных лиц конфликт между наукой и религией давно бы решился (то, что на уровне доктринальном его нет в принципе, надеюсь, мы объяснили хотя бы кому-то).
Ирина ДМИТРИЕВА