Молитва, по выражению святых отцов Церкви, – высочайшее из художеств. Может быть, поэтому художники слова, большие поэты порой достигали высочайших поэтических высот именно в стихах, явно или подспудно обращённых к Творцу и являющихся практически молитвой к Нему. Было ли это провидческим осмыслением человеческой жизни перед очами Создателя, или призыванием Спасителя из глубины собственного страдания, или благодарностью за уникальность судьбы… Как часто благодарностью – к реальным людям, к событиям, к природе, к Богу! За что? За поэтический дар, за способность пережить любовь, за радость и боль – за судьбу.
Наверное, ко многим поэтам можно отнести мысль О. Кравченко по поводу «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» Иосифа Бродского о том, что в слове «благодарность» развёртывается «модель сопричастности Языка и поэта»: «Особая семантическая оборачиваемость этого слова, когда благо, дарованное мне, становится моей способностью к дарению, совмещает дарителя и одариваемого, слово как дар мне и мой дар. Так в поэтике Бродского «благодарение» и «благословение» оказываются синонимами…» («Вопросы литературы» 1999, №4).
«Язык» с заглавной буквы – это и есть то, что в Благовестии именуется «Словом» (с заглавной буквы). Когда Бог-Слово дарит человеку способность необыкновенно остро чувствовать слово- и звукосочетания, переживать их воздействие, вызывать к жизни скрытые временем, традицией, невежеством смыслы (по сути, нарекать имена!), творить с их помощью новые миры и открывать читателям, это не может остаться «незамеченным» обладателем дара. Большие поэты всегда чувствуют (хотя по-разному переживают) свою избранность. Но когда поэт осмысливает, осознаёт, что благо, ему дарованное, делает его способным одаривать других, что слово «как дар ему» способно стать его даром людям, он не ждёт уже благодарности в ответ, он сам благодарит.
Да, «путь певца», как путь всякого обладателя большого дара, не прост. Но дар этот настолько важен, существенен для поэта (и того, который знает Христа, и того, который причащается Его Святых Даров, и того, кому это чудо не открылось), что рождает в нём благодарность, к которой христиане идут годами, порой всю жизнь – благодарность за всё! Не только за мир, за жизнь со всей её радостью и блаженством, за красоту, но и за мучения, без которых просто нет человека, даже… за смерть. Как Дмитрий Мережковский в стихотворении «Бог»:
Дмитрий Мережковский
О, Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны, и зарю…
Пускай мученья мне грозят, –
Благодарю за этот миг,
За всё, что сердцем я постиг,
О чём мне звёзды говорят
………………………………
Пока живу – Тебе молюсь.
Тебя люблю, дышу Тобой,
Когда умру – с Тобой сольюсь,
Как звёзды с утренней зарей.
Хочу, чтоб жизнь моя была
Тебе немолчная хвала,
Тебя за полночь и зарю,
За жизнь и смерть – благодарю!..
И как бы ни был тяжек дар Слова, никто иной судьбы, иной участи у неба не просит. Максимилиан Волошин писал:
Максимилиан Волошин
…Я не просил иной судьбы у неба,
Чем путь певца: бродить среди людей
И растирать в руках колосья хлеба
Чужих полей.
……………………………………………
Благодарю за неотступность боли
Путеводительной: я в ней сгорю.
За горечь трав земных, за едкость соли –
Благодарю!
(«Склоняясь ниц, овеян ночи синью…»)
И принимающая первые уроки смирения Анна Ахматова в своём «Уединении» выдыхает:
Анна Ахматова
Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.
Строителей её благодарю…
Она-то понимает, Кого, в конце-концов, надо благодарить. А Осип Мандельштам, исполненный благодарности, вопрошает:
Дано мне тело – что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?..
Марина Цветаева, много и гордо рассуждала о благодарности в прозе: «Я никогда не бываю благодарной людям за поступки – только за сущности! Хлеб, данный мне, может оказаться случайностью, сон, виденный обо мне, всегда сущность». «Человек даёт мне хлеб. Что первое? Отдарить. Отдарить, чтобы не благодарить. Благодарность: дар себя за благо, то есть: платная любовь». «Бедный, когда даёт, говорит: «Прости за малость». Смущение бедного от «больше не могу». Богатый, когда даёт, ничего не говорит. Смущение богатого от «больше не хочу». «Дать, это настолько легче, чем брать – и настолько легче, чем быть. Богатые откупаются. О, богатые безумно боятся – не Революции, так Страшного Суда. Я знаю мать, покупающую молоко чужому (больному!) ребёнку только для того, чтобы не погиб её собственный (здоровый). Богатая мать, спасая чужого ребёнка от смерти (достоверной), только выкупает своего у смерти возможной. («Умолить судьбу!») Я смотрю в исток поступка, в умысел его. Это молоко ей, богатой матери, на Страшном Суде потечёт смолой». «Дар нищего (кровный, последний?) безличен. «Бог даст». Дар богатого (излишек, почти отброс) имеет имя, отчество, фамилию, чин, звание, род, день, час, число. И – память. Дала правая, а помнят обе. Нищий, подав из руки в руку, забыл. Богатый, выславший через прислугу, помнит…»
Но и она не всегда «горько таит благодарность», превращая стихотворение в горячечный выброс переполняющих поэта чувств:
Благодарю, о Господь,
За Океан и за Сушу,
И за прелестную плоть,
И за бессмертную душу,
И за горячую кровь,
И за холодную воду.
– Благодарю за любовь.
Благодарю за погоду.
Даже в больнице, а может быть, именно там учится благодарить лирический герой Бориса Пастернака:
Борис Пастернак
…Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.
Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена…
(«В Больнице»)
«Я добрую благодарю судьбу…» – признаётся не меньше иных страдавшая Белла Ахмадулина. Она благодарит и в стихотворении «Чужое ремесло»:
Белла Ахмадулина
…О, эта жадность деревце сажать,
из лейки лить на грядках неполитых
и линии натурщиц отражать,
размазывая краски на палитрах!
Так власть чужой работы надо мной
меня жестоко требует к ответу.
Но не прошу я участи иной.
Благодарю скупую радость эту.
И в «Зимней замкнутости»:
…В остальном – благодарна я
доброй судьбе.
Я живу, как желаю, – сама по себе.Бог ко мне справедлив
и любезен издатель…
И в «Плохой весне»:
…Так в чем же смысл и польза этих мук,
привнесших в кожу белый шрам ожога?
Уверен в том, что мимолётный звук
мне явится, и я скажу: так много?
Затем свечу зажгу, перо возьму,
судьбе моей воздам благодаренье,
припомню эту бедную весну
и напишу о ней стихотворенье.
Трогательная благодарность поэта своему организму, его способности жить и чувствовать «со вздохом в лёгких, с удареньем крови» – это ведь по сути изумление и восхищение окутавшим поэта чудом бытия:
… То улыбнусь, то пискнет голос мой,
то бьётся пульс, как бабочка в ладони.
Ну, слава богу, думаю, живой
остался кто-то в опустевшем доме.
И вот тогда тебя благодарю,
мой организм, живой зверёк природы,
верши, верши простую жизнь свою,
как солнышко, как лес, как огороды…
(«В опустевшем доме отдыха»)
Героем автобиографической (об итальянских и татарских корнях её рода) поэмы Ахмадулиной «Моя родословная» стал «Человек, любой, ещё не рожденный, но… нетерпеливо желающий жизни, истомлённый её счастливым предчувствием и острым морозом тревоги, что оно может не сбыться». Это главная ахмадулинская «струна» – тревога не родиться, не сбыться, не совершиться, значит не отслужить самой природе за дарованную жизнь, не воздать благодарение… всем людям, «совершающим творенье», – тонко замечает И.К.Сушилина.
…Пусть вечно он благодарит тебя,
земля меня исторгшая, родная,
в печаль и в радость, и в трубу трубя,
и в маленькую дудочку играя.
Мне нравится, что Жизнь всегда права,
что празднует в ней вечная повадка –
топырить корни, ставить дерева
и меж ветвей готовить плод подарка.
Пребуду в ней до края, до конца,
а пред концом – воздам благодаренье
всем девочкам, слетающим с крыльца,
всем людям, совершающим творенье.
Благодарность – один из центральных мотивов и в поэзии Иосифа Бродского, пережившего и издевательство властей, и позорный суд, и тюрьму, и ссылку, и нелюбовь женщины, и изгнание со своей родины. Наверное, всем известно его потрясающее стихотворение «Я входил вместо дикого зверя в клетку»:
Иосиф Бродский
…Что сказать мне о жизни? Что она оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность,
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него будет раздаваться лишь благодарность.
Благодарность – признак великодушия и внутренней силы. Именно это (а вовсе не слабость) рождает в человеке смирение и приятие жизни во всех её проявлениях. Если бы все расставались так – благодаря:
Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь
.………………………………………
Всё кончено. Не стану возражать.
Ладони бы пожать – и до свиданья.
Я выздоровел. Нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье…
Русский поэт, литературовед Михаил Крепс писал о Бродском: «Стихи помогают поэту отыскать в стене времени туннель, ведущий в будущее. Отсюда и оптимистический призыв поэта: «Бей в барабан, пока держишь палочки!», доверие к ножницам судьбы, благодарность Небесам за талант»:
Благодарю…
Верней, ума последняя крупица
благодарит, что не дал прилепиться
к тем кущам, корпусам и словарю,
что ты не в масть
моим задаткам, комплексам и форам
зашёл – и не придал их жалким формам
меня во власть.
(«Разговор с небожителем»)
…и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком.
На то она судьба, чтоб понимать на всяком
наречьи…
(«Пятая годовщина»)
Нам же кажется, что дело не в оптимизме. Благодарность за всё, что заставляет нас смотреть вдаль, – вот главный пафос и жизни Иосифа Бродского, и его поэзии. И рождается он от ощущения себе себя дарованности:
1 января 1965 года
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звёзд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
задув свечу, пред тем как лечь.
Поскольку больше дней, чем свеч
сулит нам календарь.
Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть.
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.
И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймёшь, что скупость – лишь залог
того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам– чистосердечный дар.
О. Кравченко обращает внимание, что в таких стихотворениях, как «Разговор с небожителем» и «Римские элегии» мы можем наблюдать новые витки накопления смысла «благодарения»:
…Там, наверху –
услышь одно: благодарю за то, что
ты отнял всё, чем на своём веку
владел я…
…Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
благодарен за всё; за куриный хрящик
и за стрекот ножниц, уже кроящих
мне пустоту, раз она – Твоя…
«Выстраивающаяся здесь парадоксальная логика является фундаментальной для поэтики Бродского, – пишет Кравченко. – Я благодарен – дарую благо за готовящееся мне небытие, за пустоту. Пустота, таким образом, благословлена, одарена, чревата словом… Так замыкается смысловой круг: благодарение – пустота – поэтическое слово. Благодарение обретает бесконечность. Бесконечность облекается в плоть и кровь…»
Подлинность человеческого переживания, переданного словом, как всегда, зависит от совершенства этого слова, от художественного мастерства поэта, а вовсе не от его вероисповедания или степени духовности. Почему Бог даёт так много, может быть, только ищущему Его, спорящему с Ним, отвергающему Его поэту, и не даёт практически святому старцу? Не нам судить, и каждому своё, тем более, что святость выше гениальности. Но когда действительно талантливый художник живёт и любит во Христе и Его Церкви, тогда не только поэзия, но и вся жизнь превращается в одно нескончаемое благодарение, которое попадает как раз по адресу.
Таковы стихи прекрасного поэта и потрясающего своей воистину христианской жизнью человека – Инны Лиснянской. Её «застенчивое» и «благодарственное» слово обращёно к читателю и к Богу из такой темноты, из такой трагедии, что всякий, хоть немного знающий о судьбе этой удивительной женщины, не может не преклонить колен перед её тихим, но таким ярким подвигом.
Инна Лиснянская
…Вот и живи и не нуждайся в сходстве
С тебе подобными. Какая дурь
Не видеть благости в своём юродстве
Среди житейских и магнитных бурь…
(«Песни юродивой»)
То ли есть нечто надцарственное
В том, что услышал ты
Слово моё благодарственное
Из мировой темноты.
То ли из мира, засвеченного
Всполохами имён, –
Слово моё застенчивое –
Колокол медных крон.
(«Читателю»)
Одиночество поэта всегда условно и всегда трагично – он весь на виду с самым своим потаённым, но и всегда одинок (так, как никто другой), именно потому, что на виду. Как возможна благодарность за это? Возможна, если человек «в неволе быта» ищет подлинности бытия:
Судьба, спасибо, ты меня лишила
Любви к себе, признания коллег.
И если жизнь – мешок, то я не шило,
А колобок из речевых сусек.
Судьба моя, спасибо и за то,
Что я была вольна в неволе быта, –
Не выиграна властию в лото
И чернью не просеяна сквозь сито.
А главное, за то благодарю,
Что в одиночестве душа окрепла,
За то, что знаю: в день, когда сгорю,
Я за собою не оставлю пепла.
Здесь стихи, иллюстрирующие чувство благодарности, выраженное в высокой поэзии, отобраны весьма условно и произвольно – в них, как правило, прямое слово благодарения. А ведь чаще всего (и это ценнее всего) стихотворения передают нечто самое главное, не называя вещи своими именами. В этом и есть сила поэтического слова. Разве не в благодарности Инна Лиснянская обращается к Спасителю:
…Господи Боже, на Твоё
Подаренное мне благо
Чувствовать и молчать.
(«На душе червоточина»)
Таковы столь же фантастически красивые, сколь и глубокие стихотворения изумительного современного поэта Светланы Кековой:
…Но я Тебя за всё благодарю,
я до утра рыдаю и смотрю
на очертанья старой звёздной карты.
А под водой звонят колокола.
И жизнь моя не жертва, а хвала
огромному пространству между нами.
Да, я грешна, но Ты прости меня.
Я только форма Твоего огня,
ведь смерти нет, а есть любовь и пламя.
(«Люблю деревьев призрачное счастье…»)
Следуя за поэтом, «Мы свои имена, как подковы, кладём на ладонь, / так и бродим на ощупь средь множества тайн и чудес». А одно из чудес – это потрясающей силы образы в поэзии Светланы Кековой, которыми «тайну Божьей любви» взыскует она сама. Поэзия, как и любовь, лишая вещи привычных имён, порой нарекает их заново. А порой слово превращается в жест, в звук, в цвет, в запах, в сон и раскрывает мир (вещей, мыслей, чувств), который мы перестали замечать. Может, поэтому «перед Господом люди не падают ниц?» Пока не встретят ту, у которой вместо чёток в руках – алфавит:
Светлана Кекова
…Раздувает ли ветер холодное пламя воды
или рвёт над водою полотна зелёных знамён,
я, как семя дерев, благодарна ему за труды:
вещи нашей любви отказались от крестных имён.
Вещи нашей любви – это просто движение рук,
это жесты молчанья, а также объятий кольцо.
Из себя самого днём плетёт паутину паук,
ночью слёзы и взгляд за ресницами прячет лицо.
От воздушных страстей крылья мельниц шумят ветряных.
Почему перед Господом люди не падают ниц?
Я вопрос задала херувимам в одеждах льняных,
но искала ответ в геральдической графике птиц.
Я искала ответ в облаках на Синайской горе,
я вникала в их речь, я пыталась во сне прочитать
иероглиф жука на коричнево-красной коре
или клинопись звёзд. Но уже начинало светать.
Тайну Божьей любви сохраняет небесный язык,
но взыскует её псалмопевец и воин Давид.
И в пустыне людской, где срывается ветер на крик,
вместо чёток янтарных держу я в руках алфавит.
Слышу клёкот орлиный, далёкое блеянье стад,
вижу, как моя мать с коромыслом идёт за водой.
Разомкнутся ресницы, на волю ты выпустишь взгляд –
это к солнцу жар-птица из клетки летит золотой.
Крестным знаменьем вновь орошаются грудь и чело,
как потоком солёных, не знающих удержу слёз…
Улетит моя радость, оставив на память перо
да зелёную пену в волнуемых кронах берёз.
(«Вниз по реке»)
Образ псалтири (и как музыкального инструмента, и как совершенной молитвы хваления и благодарения) – один из ключевых в творчестве Кековой. С ним она неожиданно сравнивает и человека, но, разворачивая метафору в обратную перспективу, вдруг так просто и запросто раскрывает настолько безмерную высоту человеческого предназначения, что дар спасения, который, действительно, трудно осмыслить рационально, неожиданно (пусть нелегко) принимается с благодарностью:
На тебе, как на арфе, играет Господь,
посылая земле ослепительный снег,
а душа разглядела сквозь грешную плоть:
Вифлеемской звезды проплывает ковчег
там, в ночных небесах, среди прочих светил,
среди карликов белых, хвостатых комет…
……………………………………………………
И ещё я спрошу: кто тебя, человек,
искупил и бессмертною славой одел?
Так прими благодарно немыслимый дар,
жизнь отлив в совершенную форму креста.
Медный маятник сердцу наносит удар,
а в пустых небесах пламенеет звезда.
Светлана Кекова словно знает ответ на вопрос, который сама задаёт Богу:
…Просящему, о Господи, ответь,
как в этом мире научиться петь,
как тронуть струны гуслей и псалтири,
чтоб слабый звук в холодном этом мире
Тебя хвалил, Тебя благодарил?
Чтоб в высоте степной орёл парил,
чтоб здесь, в степи, у стен земного града
собрал пастух рассеянное стадо?..
(«Уснула липа, что-то лепеча…»)
Только те стихи переживают время и остаются в веках, в которых отразилось Слово, пусть смутно, пусть искажённо, но отразилось. Человек не может по своему произволению, по своему желанию стать поэтом (рифмовать может, разумеется). Поэтический дар – это дар Божий. Этот дар состоит главным образом в том, что автор делается способным выразить в речи нечто уникальное и одновременно универсальное. Именно поэтому мы не только наслаждаемся красотой поэтического слова, но и учимся у него – любви, благородству, великодушию и… благодарности.
Ирина ДМИТРИЕВА