Не пригласить ли поэтов?
Как я смеялась, читая фрагмент романа Олеси Николаевой «Инвалид детства», в котором главная героиня, светская красавица, жена и муза известного сценариста, за обедом развивала свои идеи перед монахами:
– Меня коробят все те косные и однобокие условности, за которые так держится церковь, и мне кажется, она так непопулярна сейчас именно из-за этого. Современный развитый ум не может принять её пережитки, суеверия, догмы, которые тут же натыкаются на его скепсис. И потом вся эта атмосфера, созданная специально, чтобы уверить цивилизованное сознание в тленности и ничтожности всего земного, веет какой-то безнадёжностью и унынием. Католики меня как-то больше устраивают в этом смысле: у них всё как-то более парадно и в то же время строго, никаких излишеств – прекрасный орган, располагающий к созерцанию, к наплыву чувств и воспоминаний, к игре фантазии: скромные маленькие сиденьица с узенькими столиками, словно приглашающие к медитации, к полёту мысли; интеллигентная респектабельная публика, в самих движениях которой есть что-то деликатно-интимное, какое-то глубоко личное отношение к Богу; все молитвенно и благоговейно складывают у груди ладони – всё просто, но всё функционально… О, вы не думайте, – испугалась она вдруг, – мне и у вас очень понравилось – и все эти нарядные декоративные костюмы, и это удивительное ритуальное передвижение по храму с кадилом и со свечами. Всё это очень хорошо и пластично! Но – увы! – совсем не понятно, что вы говорите и читаете в церкви во время своих богослужений. Я сегодня простояла почти час, а вчера и того больше, а так ничего и не поняла, кроме отдельных слов…
– Может быть, – повернулась она к Калиостро, апеллируя к нему как к учёному богослову, – стоило бы решиться на кое-какие реформы в этой области: на Западе ведь уже давно признали необходимость Реформации, – она значительно посмотрела ему в глаза… – Для этого можно пригласить известных поэтов, владеющих магией слова, – Андрюшу Вознесенского, например, или Женю Евтушенко, – я с ними хорошо знакома, это очень широкие люди, симпатизирующие религии. Они могли бы переложить ваши тексты на свой лад – современно, талантливо, метафорично!.. А может быть, было бы не лишним позвать известных драматургов, знакомых со спецификой зрелищной культуры, – Мишу Рощина, например…
Ирина Дмитриева
Ну кто из воцерковлённых интеллигентов, прочитав эти строки, не улыбнётся, не прыснет в кулак, не хохотнёт? Правда, боюсь, большинство далёких от православия наших собратьев даже не поймут – что же тут такого смешного?
А ещё церковный интеллигент тяжко вздохнёт, потому что давно уже понял: можно разбираться в тонкостях богослужения и священных текстов, регулярно бывать в храме, слушать и… не слышать при этом ничего, забредая помыслами в такие дебри! Беда в том, что гораздо труднее, чем с непривычным для слуха славянским языком, чем даже с культурно чужим языком Ветхого Завета, справиться с тем самым «наплывом чувств и воспоминаний», «игрой фантазии» и «полётом мысли», которые одолевают верующего во время службы. Можно знать много, но как удержать в Боге свой непослушный ум?!
Слушать мессу помогает невежество
Если бы до начала работы над этим номером мне сказали, что я позволю себе высказаться в защиту русификации богослужения… Нет, я бы не поверила. Более того – возмутилась!
Когда церковнославянская вязь слов пропитывает сознание, сердце, всё твоё существо, читать тексты того же содержания на русском языке просто невыносимо. Да и зачем? Для чего? Не всё понятно из того, что читаешь и слышишь? Открою секрет – мне не понятно многое. Но, как ни странно, порой ловишь себя на мысли, что как раз в такие минуты, когда сознание «плавает», лавируя между словами, которые не требуют объяснений и понимания (как имена – их просто знаешь и узнаёшь!), именно в такие минуты чисто и честно молится Богу душа.
Может быть, это свойство людей определённого склада ума? Иосиф Бродский, выдающийся русский поэт, в одном из эссе писал о католической службе: «Петь будут вполголоса, вероятно, по причине погоды. Если вас устроит такое извинение, то Адресата тем более. Кроме того, вы не в состоянии разобрать слова, на каком бы языке – итальянском или латыни – ни пели. Поэтому вы просто стоите или садитесь на скамью подальше и слушаете. «Мессу лучше всего слушать, – говорил Уистан Оден, – не зная языка». И действительно, в таких случаях невежество помогает сосредоточиться не меньше, чем слабое освещение, от которого пилигрим страдает в любой итальянской церкви, особенно зимой».
Можно ведь сделать текст понятным, но он никого не затронет, если не будет хорош. Особенно это касается поэтических текстов, в которых сама форма – рифма, ритм, строфика, звукопись – кроме глубокого, не лежащего на поверхности смысла, раскрывающегося (не всякому, разумеется) в образах, аллюзиях, особых «стихотворческих» знаках, несёт в себе подчас гораздо большую информацию, нежели собственно слово.
А как тут не вспомнить рассказ чукотского писателя Юрия Рытхэу о том, как их школьный учитель постарался перевести пушкинское «У лукоморья дуб зелёный…», чтобы всё было ясно ученикам: «У берега, очертания которого похожи на изгиб лука, стоит зелёное дерево, из которого делают копылья для нарт. На этом дереве висит цепь из денежного металла, из того самого, из чего два зуба у нашего директора школы. И днём и ночью вокруг этого дерева ходит животное, похожее на собаку, но помельче и очень ловкое…»
Да и не совсем уж всё так непонятно в нашей церкви, если вслушаться, вдуматься, вжиться. Упрёки в том, что православные в России крещены, но не просвещены, стали уже, кажется, общим местом. А вот Фёдор Михайлович Достоевский в «Дневнике писателя» пишет: «Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, но это возражение пустое: все знают всё то, что именно нужно знать, хотя и не выдержат экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей…»
Но если простой полуграмотный народ смог главному научиться в церкви, что же мешает нам?
Поганый русский?..
Нет, сама я ни за что не откажусь от церковнославянского. Пробовала читать псалмы не только в строгом синодальном переводе, но и вполне высокохудожественные вариации академика Сергея Аверинцева или иеромонаха Амвросия (Тимрота). Не могу! Но почему все другие должны думать, как я?
«Сделайте мне понятно!» – требует, топая ножкой, современный неофит. А мы? Мы, православные, мы, христиане, смотрим на него свысока и через губу говорим: «Хочешь быть с нами (нет – со Христом!) – учи церковнославянский».
Но разве такое отношение к человеку мы находим в Евангелии, на каком бы языке оно ни звучало? Разве апостолы требовали от людей, принадлежащих разным языкам: «Выучите сначала арамейский – язык Иисуса!.. И почаще ходите в синагогу, чтобы усвоить еврейский»? Напротив! Вспомним, с чего началась апостольская проповедь: в день Пятидесятницы Дух Святой сошёл на учеников Христа, и они начали говорить на языках, понятных всем бывшим в Иерусалиме людям «из всякого народа под небесами» и «каждый слышал их (апостолов), говорящих его наречием» (Деян 2, 5-6). Ничьей речью не гнушается Святой Дух. Неужели погнушаемся мы? Принципиальная «переводимость» христианства на любые языки мира, как подчёркивает священник Георгий Чистяков, не только отличает его от других религий, она засвидетельствована опытом Церкви. В том числе нашей, Русской Православной.
Я не буду говорить здесь о подвигах равноапостольных Кирилла и Мефодия, святителя Иннокентия Московского, других миссионеров, не побоявшихся перевести Евангелие и молитвы на языки язычников, дикарей, не имевших не то что письменности, – нужных слов и понятий. Я спрошу вас: почему возможно православное богослужение на современном французском, английском, немецком, алеутском… и только русский объявляют вдруг негодным, профанным, низким?
Нам говорят, что «великий и могучий» сегодня обеднел и испоганился матом, жаргоном, заимствованиями. Позвольте не вполне согласиться. Свободным от грязи, как и любой другой язык мира, русский, конечно, не был никогда. Говоря о его величии и красоте, мы имеем в виду, прежде всего, грандиозную литературу, которая была на нём создана. Но ведь и сегодня литературный русский не иссяк, он живёт и развивается, в том числе и тогда, когда на нём говорят с Богом.
Филологи пишут диссертации об уникальном словаре Александра Солженицына, исследуют неповторимый стиль Фазиля Искандера, всматриваются в корни самобытной распутинской прозы… Слава Богу, есть пока, кому их книги читать, есть читатели, способные ценить и любить стихи современных поэтов, тех, кто сегодня творит на русском и русский – Олеси Николаевой, Юрия Кублановского, Инны Лиснянской, Бахыта Кинжеева, Светланы Кековой… Кому их русский не угодил? Нет языка, который настолько провинился перед Богом, что Творец запретил произносить на нём Своё Слово. А если и есть, то это – не русский, уж точно.
Вопрос только в том, как переводить – идти по пути постепенного «поновления» библейских и богослужебных текстов или создавать полноценные художественные переводы? кто их будет делать? в какие сроки? как избежать смысловых искажений? как сохранить в качестве нормы церковнославянский?.. Всё это – проблемы, действительно, очень болезненные и в решениях непростые. Кто возражает? Но надо об этом думать, говорить, спорить, пытаться переводить, признавать неудачи, обсуждать достоинства имеющихся опытов, надо молиться и, кто знает, может, явит Господь среди нас новых просветителей, подобных равноапостольным братьям. Разве Дух Святой иссяк в нашей Церкви? Разве святость перестала быть нашей целью? Разве сонм новомучеников не заплатил своей кровью за то, чтобы никто не сомневался больше в духовной жизнеспособности православия, несмотря ни на какие времена?
Но даже если и не явит… Ничего страшного. Русская Православная Церковь совсем недавно перенесла жуткий период кровавых репрессий, гонений, и уж нашу с вами свободную дискуссию о языке, а тем более благое дело перевода Слова Божия на русский она выдержит непременно. Важно создать такую – подлинно христианскую атмосферу, – чтобы те, кто дерзнёт повторить подвиг равноапостольных братьев, были уверены, что даже в случае неудачи их никто не закидает камнями. Важно, чтобы в своих спорах и разногласиях мы не потеряли самого существенного – мира и любви друг к другу. Иначе как люди узнают, что мы Христовы ученики? Как узнает об этом Господь?
На каком бы языке ни говорили христиане, главным языком их проповеди был, есть и будет язык любви.
Ирина ДМИТРИЕВА