Продолжение. Начало интервью здесь.
Справка
Первой публикацией Андрея Геласимова стал перевод американского писателя Робина Кука «Сфинкс», изданный в начале 90-х. В 2001 г. была напечатана повесть «Фокс Малдер похож на свинью», которая вошла в шорт-лист премии Ивана Петровича Белкина. В 2002-м повесть «Жажда» попала в сокращённый список премии Белкина и была отмечена премией имени Аполлона Григорьева, а также ежегодной премией журнала «Октябрь». Изданный в 2003 г. роман «Год обмана» стал самой распродаваемой книгой Геласимова. В 2004-м за роман «Рахиль» писатель удостоился премии «Студенческий Букер». В 2005-м на Парижском книжном Салоне он был признан самым популярным во Франции российским писателем. Его сочинения переведены на английский, немецкий, французский, испанский, китайский, сербский, эстонский, латышский, каталонский, венгерский, чешский, шведский языки и на иврит.
В 2009 г. Андрей Геласимов стал лауреатом литературной премии «Национальный бестселлер» за роман «Степные боги». В том же году вышел роман «Дом на Озёрной» – современная история о представителях многочисленной семьи, потерявших все свои накопления в эпоху кризиса. В 2010-м появилась книга «Кольцо Белого Волка», написанная писателем для своих детей, когда он жил в Англии. Геласимов писал историю по главе и отсылал домой по почте в конвертах. В настоящее время он работает над произведением с рабочим названием «Холод», действие которого будет разворачиваться в Якутии.
Неестественная среда. Искушение временем и пространством
– Скажи, Андрей, ты общаешься с собратьями по цеху – писателями? Нужна тебе эта среда?
– А у меня здесь среда: этот лес, это озеро, эти сосны… Дорога ведёт прямо к купалке. В Москве бываю не часто. Только по делам. Нечего там делать. Бесконечные пробки. Кроме того, я концептуальный антиавтомобилист. Принципиально не буду ездить. Я вообще не люблю автомобили. Они убивают людей. Мне не нравится, что дышать нечем. С удовольствием организовал бы политическую партию какую-нибудь против этого.
Я всё думаю на велосипеде до Москвы доехать. Правда, тогда надо противогаз надевать. Лет семь назад, когда мы сюда перебрались, впервые сели на велики – вокруг никто не ездил на этом виде транспорта. Но ситуация меняется: сейчас появляются тёти, дяди на великах. А у французов – многие так… Мне нравится: ты видишь человека в офисном костюме, который катит на работу на велосипеде – здорово! Может, в Голландию перебраться или в Прованс? Там везде, не только в городах, например, в самой глухой провинции в Провансе, есть жёлтые полосы для велосипедов. Едешь, никому не мешаешь. Вот это действительно среда.
А с писателями – да, общаюсь, когда требуется по протоколу: во время книжных ярмарок, поездок и общих выступлений за рубежом. Только за границей и встречаемся. Живём в одном отеле, деваться некуда. Но в основном отказываюсь от встреч.
Почему? К примеру, когда приходишь на «телевизор», чаще всего тебя до такой степени не волнует то, о чём вокруг говорят… Абсурд. Причём, независимо от передачи. Будь то Лолита Милявская или Виктор Ерофеев.
Держась за воздух против «main streаm». Искушение деньгами
– На родине тебя знают меньше, чем за границей. Это обижает?
– Однажды в Лондоне, лет десять назад, я зашёл в довольно большой музыкальный магазин и спросил пластинку Тома Уэйтса, которого очень люблю, а девушка-продавец спросила: «Кто это?» Тогда-то я успокоился и подумал: «Гения не знают!..» Её, наверное, можно было спросить о Бритни Спирс, Джастине Тимберлейке… А о Томе Уэйтсе – нет. Он ведь выступает в маленьких подвальчиках, не берёт за билеты больше пяти-шести долларов. И в Россию не приехал потому, что его приглашал какой-то водочный король. Уэйтс предложил свои условия: не больше трёх-четырёх долларов за билет, не больше ста человек в зале и студенты – бесплатно. «Король» сказал: «Я так ничего не заработаю, тогда мне это зачем?» И Том Уэйтс не поехал в Россию.
Я к чему: вот существует гений, абсолютно музыкальный, драматургический, он колоссальный артист, у Копполы в нескольких фильмах снимался. Мне нравится его нон-конформистская манера в музыке, но он неизвестен широкой массе людей. Я успокоился и подумал: «Том Уэйтс – это нормальная ниша… А быть Биланом или Сергеем Лазаревым – реально некрасиво, ну, неприлично».
Это вопрос принципиальный для художника. Если ты хочешь быть «in main stream», то делаешь, как Акунин, проект и зарабатываешь деньги. Но Том Уэйтс тоже прилично зарабатывает себе на жизнь. И мне – хватает. Я вот, например, очень люблю группу «Би-2», но её нет в телевизоре, на премиях МУЗ-ТВ, на МТV. Ребята тихонько «держатся за воздух» (так называется песня из нового альбома «Би-2»). Уверен – они тоже не бедные люди. Им просто больше не нужно. Думаю, это вопрос аппетитов.
Когда я приехал в Москву восемь лет назад, мне надо было идти на телевидение писать сценарий. В Якутске всегда строго: зарплата такая-то, ты твёрдо её получаешь или не получаешь, как было в те времена, но работаешь за неё. А тут… Я спрашиваю одну знакомую на ТВЦ: «Катя, скажи, сколько просить?» Продюсеры всегда в этом случае задают самый противный вопрос на ТВ: «Сколько Вы хотите?» Она – мне: «Это зависит от твоих аппетитов». Попросил 900 долларов. Мне казалось, 1000 – много, 900 – в самый раз. Я – университетский преподаватель, приехал из Якутска, где в ту пору получал 150 долларов в месяц. Здесь, в Москве, знал – за месяц 50 страниц текста напишу точно. Мне сказали: «Хорошо». Потом уже выяснилось – запросил мало.
Но я так отношусь к жизни. Попросил столько, сколько было нужно на тот момент. Не больше.
С молоточком в руке. Искушение успехом
Я только что приехал из Барселоны. Там за мои тексты идёт своеобразная конкуренция между испанцами и каталонцами. Каталонцы заявляют: «Мы – не Испания». Поэтому в Испании мои «Рахиль» и «Жажда» вышли и на каталонском, и на испанском языках. А во Франции изданы все сочинения, кроме «Степных богов», но и их сейчас переводят.
В Европе всё началось с Франции. Там я значительно больше выступаю перед читателями – три-четыре поездки в год, а в России – одна. Европейские страны хотя и небольшие, но дистрибуция развитее. Приезжаю, например, во Францию, в деревушку на юге и вижу в книжном магазине мои книжки. У нас – только в крупных городах они есть в продаже. Раньше мои книги выпускало небольшое издательство «ОГИ». Такое культуртрегерское издательство, оно издаёт нераскрученных авторов маленькими тиражами, андеграундные и интеллектуальные книжки. Но теперь у меня права на все книги купило издательство ЭКСМО, крупнейшее в нашей стране. Надеюсь, что с их помощью и в России для моих книг изменится ситуация. В том числе и до Якутска, думаю, доберутся.
– Борис Акунин рассказывает, что и не собирался становиться писателем, он задумал сделать как продюсер цикл развлекательного чтения для интеллектуалов. Ему показалось, что в стране сформировался класс такого читателя, который оценит подобный жанр. Но никто из собратьев по цеху, друзей, которых он планировал привлечь, не захотел участвовать в этом проекте. В итоге пришлось сочинять самому. А как ты стал писателем?
– Стойкая нелюбовь к театру заставила меня писать. Юра Козловский (руководитель театральной студии-факультатива при ЯГУ в 1978-1986 гг.) большую роль сыграл в моей биографии. Когда я выходил на сцену у Козловского, а потом в ГИТИСе у Анатолия Васильева, меня постоянно что-то напрягало. И я понял, что слова роли – это не мои слова. Я – тот, кого никогда не было. Выхожу и становлюсь Франкенштейном – монстром. А я же есть. Вот я! Сформировалось большое разочарование в театре. Не хожу туда уже лет двадцать. Этой осенью был в Лионе на юге Франции по книжным делам, выступал. После – стоял, курил и вдруг понял: здесь же Васильев теперь живёт. Но не возникло желания повидаться.
– Как у тебя рождаются темы?
– С этим сложнее. Как-то издатель Игорь Захаров, раскрутивший в своё время Акунина, сказал мне: «Что ты как физкультурник? Всё время хватаешься за разные снаряды. Ты должен как профессионал-спортсмен разрабатывать одну тему». Захаров тогда предложил выкупить у меня всё, что я напишу даже в будущем. «Хочу сиквел «Степных богов», – сказал он, – то есть продолжение истории с одними и теми же героями, в пяти, например, романах. Как про Фандорина». Но я так не работаю. Я проживаю жизнь с моими персонажами в одном сочинении. А как дальше будет – не знаю…
Ещё Захаров сказал мне: «У Апдайка в Нью-Йоркском издательстве, где издаются его книги, есть табличка на двери кабинета, на которой написано: «Апдайк». А вот здесь будет твоя фамилия…» Он мне предложил это ещё пять лет назад. Хотел, чтобы я работал быстро. Те же технологии, что и в случае с Акуниным. Через каждые три-четыре месяца по книге. А мне, например, на написание романа «Степные боги» потребовалось четыре года. Возникло твёрдое ощущение, что близится 40-летний возраст и нужна большая книга. Поэтому я ему отказал.
– Почему именно роман? Чехов, например, рассказы писал…
– У Чехова было другое дыхание. На романном пространстве ты можешь развернуться сильнее, шире. В рассказе – другое. В коротком рассказе ты, как импрессионист, делаешь быстрое, почти неуловимое движение, а в романе – сам пласт, геологический массив, который ты затронул, требует иных усилий. Я полюбил это. Работая над романом, ты становишься геологом: берёшь молоточек, каску и бьёшь-бьёшь… ищешь эту породу, этих степных богов.
Между героем и читателем. Искушение славой
– Для кого ты пишешь?
– Судя по «интерфейсу» моих книг, я пишу всё-таки для читателей. Мои книги дружественны по отношению к ним… Я не пишу, как Ольга Славникова (лауреат Букеровской премии за 2007 г.), которая предлагает сложный синтаксис, намеренно отталкивающий излишней вычурностью и не всегда соответствующий сути высказывания.
Мой герой, в отличие от героев Пелевина, например, находится в постоянной ситуации преодоления. И прежде всего – преодоления самого себя. Я вообще пишу про страхи и про то, как человек их перешагивает. Отчего, собственно, и становится человеком. То есть меня в герое волнует категория становления, сократовского перехода, если угодно. А у Пелевина всё статично от начала и до конца. Мир неподвижных идей. У него ведь, в принципе, живопись, а не литература.
– Ты знаком со своим читателем?
– Я не очень представляю своего читателя в массе. Отдельных людей запомнил, которые наиболее часто приходят на мои выступления, и они мне, разумеется, симпатичны. Одна старушка как-то раз сообщила после встречи с читателями, что у неё сегодня день рождения, что она бросила своих гостей дома и они терпеливо ждут, пока именинница встречается со своим любимым писателем. Но больше я всё же знаком со своими персонажами. Мне очень важны эти существа. Они для меня как живые люди. Личного опыта в моих сочинениях нет. Я дистанцирую персонаж от себя. У меня с ним возникают отношения как с реальным человеком.
Чтобы было понятно, расскажу случай. Захожу недавно поздно ночью в метро. Вижу огромный рекламный плакат размером с вагон. На нём обложка моего романа «Степные боги». Там изображены силуэты двух главных героев – деревенского пацана Петьки и военнопленного японца Хиротаро. Мне их стало жалко. Как же так, думаю, я уеду, а они здесь одни ночью останутся… «Парни, простите!»
Был приятный сюрприз во время последней поездки с писателями на Дальний Восток. Во Владивостоке в музей Арсеньева пришли на встречу преподаватели из института повышения квалификации учителей. Ирина Барметова, редактор журнала «Октябрь», нас представляет: «Это – Игорь Иртеньев, это – Виктор Ерофеев, а это – Андрей Геласимов». И тут из-за угла – старушка, довольно взволнованно: «Нежный возраст?» «Да, – отвечаю. – «Нежный возраст». Было приятно. А в Хабаровске в библиотеке принесли несколько моих книг для автографа, я спрашиваю: «У вас тут продают?» «Нет, – говорят, – выписали через интернет-магазин «Озон». Тоже прикольно.
– В одном из своих выступлений прозаик Александр Кабаков говорил, что массовая литература и серьёзная должны существовать порознь, не пересекаясь… Другой его собеседник парировал, дескать, нет, мы должны бороться за каждого читателя… Какова твоя точка зрения?
– Что должно умереть – уйдёт. Я всё-таки эволюционист. То, что не нужно, пусть отмирает. Хорошая литература не отомрёт точно – серьёзная она или развлекательная, не важно. Шерлок Холмс ведь живее всех живых. А вовсе, как оказалось, не Ленин.
У меня на столе лежит несколько книг. Я обычно читаю по одной-две страницы. Сейчас читаю Горького, мне нравится, как он стартует. Две-три страницы – кайф поймал. Классно написанная сцена, сделано круто. Дальше почитаю Петра Алешковского, приятеля своего. Драйзера полистаю. Мне достаточно. Точно знаю, что Лескова «Очарованный странник» открою для удовольствия: буду наслаждаться синтаксисом, историей и как он её разворачивает….
– Как ты относишься к критике?
– Я её почти не читаю. Про критиков мне как-то Адабашьян забавно сказал, что они напоминают евнухов из царского гарема, которые ВИДЕЛИ, как это делает повелитель, и потому считают себя вправе поучать какого-нибудь феллаха, у которого своих двенадцать детей: «Не так, мол, ты это… Ибо мы знаем». Такое вот сравненьице. Люблю Александра Артёмовича. В корень зрит.
– А что такое премии в писательской жизни?
– Раздражающий фактор. Я отношусь к ним амбивалентно. Естественно, хочется победить. С одной стороны, хочется денег. С другой – не люблю. Очень «взволнованно», все нервные. Опыт последних лет показывает, как мне кажется, что жюри конкурсных премий часто ошибается. А вообще кому давать-то?! Есть литературный процесс или нет? Я не знаю. В будущем году на «Букере» будет столкновение лбами: я, Юзефович, Слаповский, Битов – четверо написали по роману. Все «конкуренты» – симпатичные мне люди. Особенно последний.
Выход из тупика. Искушение унижением
– Расскажи про писательский поезд до Владивостока!
– Я вообще хорошо поездил по России. Опыт интересный. Инициатором нынешней поездки выступила главный редактор журнала «Октябрь» Ирина Барметова. Очень красивый был поезд, с надписью: «Литературный экспресс». Нас собрали, повезли, разделили на группы. Было четыре этапа. В нашу группу входили: Андрей Дмитриев – писатель, Игорь Волгин – профессор МГУ, Дмитрий Бак – проректор РГГУ, Алексей Варламов – профессор МГУ. Несколько писателей. Познакомился с поэтом Игорем Иртеньевым. Хорошая компания.
Хотелось посмотреть Забайкалье. Оно связано с моим последним романом, с предками. Ещё хотел во Владивосток – океан посмотреть, боевые корабли…
Наш вагон отцепляли на разных станциях, потом прицепляли к другим поездам. Однажды вагон стоял на запасных путях, мы ждали, когда его прицепят и отправят. Выходим, садимся на шпалы, путь завален. Я пошутил: «Русская литература в тупике». Приезжаем в очередной пункт, высыпаем на перрон, нас встречают, разбирают: кто-то едет в воинскую часть, кто-то в библиотеку и т.д. Под Читой меня возили к пограничникам, во Владивостоке – в университет, в Хабаровске – в библиотеку. Интересная встреча была в Биробиджане, в колонии для малолетних преступников.
– Писатель должен быть политизированным человеком?
– Никто не может до конца абстрагироваться от политики. Она везде. Я слежу за ней. Мне даже недавно кто-то сказал на встрече с читателями: «Вам надо идти в политику».
Тогда, рассказывая о романе, мне было важно показать, какую роль сыграла для меня, мальчишки из 70-х, Великая Отечественная война. Видимо, это звучало ангажированно. Не знаю – сентиментален я или нет, но то, что отрыдал на всех советских военных фильмах, начиная с «Летят журавли» и заканчивая «А зори здесь тихие», – это так. Для меня эти фильмы очень важны. Я на них вырос. Ещё на рассказах деда о войне. В этом смысле я очень политизированный.
В моей биографии был момент кризиса национальной самоидентификации. Коллапс Советского Союза, обнищание государства, личное обнищание… Унижение, которое может испытывать кандидат наук, не имея возможности прокормить (буквально!) на зарплату своих детей… Я брал в долг, ходил по домам, давал частные уроки. В этом не было ничего унизительного, всякий труд – хорош. Но тогда имелись большие претензии к государству. Приезжая в Европу, не очень хотел признаваться, что я русский. Говорил: «I am from Siberia» (я из Сибири). Это нормально проходило: Мальдивия, Сайбирия… Тем более, что человек так хорошо говорит по-английски. Они даже не предполагали, что перед ними русский.
За последние годы в стране многое изменилось, а я нашёл опору для своего романа в прошлом. Мне необходимо было возвращаться туда и искать ответа на вопрос: «Где же тот русский народ, частью которого я являюсь, от песен которого мурашки бегут по коже?» Достаточно запеть: «Эх, дороги…», и я мгновенно ощущаю себя русским. До мозга костей. Мне надо было на это опереться. Ведь мы тогда выстояли. Мы, «славянское быдло», которому отводилась роль даже не третьесортного народа в последующей истории Германии. Мы выстояли, а цивилизованная Европа склонилась перед фашистами. Это то, о чём Блок когда-то очень точно сказал:
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Я раньше не понимал этих слов. Думал: «Что за агрессия у такого утончённого поэта?» Декадент вроде, а хулиганит. И тут ведь главное не этнический вопрос. Для меня, например, такого просто не существует… В моих жилах – кровь забайкальских казаков, чалдонов, ещё тунгусская… У меня дети на свет появились с узкими глазами и только позднее приобретали европейские черты. Мать говорила, что и я родился с узкими глазами. Всё как у Блока. Что делать, такая страна. И Сибирь такая. Я гордость за это испытываю. И за ассимиляцию, в том числе. И за то, что вот это перемешанное «быдло», каким нас немцы считали, фашизм остановило.
Тут отчасти и ответ на вопрос, почему мои книги знают в России меньше, чем на западе. Как сказала моя издательница: «Сейчас дискурс немного не для твоих книг. Он больше для сатиры, для фантастики и для верноподданнических романов с кремлёвской ориентацией». А об энергии народа, абсолютно неуправляемой, дикой, энергии пьющего народа, когда всё кипит,.. – ни-ни. Но когда началась война, именно этот народ встал за Родину и костьми за неё лёг. Сибиряков под Москвой лежит немерено. Это тот самый народ, который шёл в атаку, не спрашивая ни о чём, который Сталинград отстоял, победил под Курском, даже близко не имея таких танков, как «Тигр»… Мальчики с бутылками зажигательной смеси ложились под эти танки, и те горели, как факелы.
С нами и сейчас всё в порядке. Недавно в новостях прошёл сюжет о гибели военного самолёта МИГ-29. Я сразу задумался – почему пилот не катапультировался? Опытный лётчик, заместитель командира эскадрильи. Оказалось, он до окраины села машину вытягивал. А потом времени уже не хватило. Рухнул почти за околицей. Остались жена и двое детей… Не знаю, смог бы я за три секунды принять такое решение. А вот он принял. Десятки людей жить оставил.
Однажды во Франции на встрече с читателями произошёл разговор на эту тему. Накануне я увидел там книжку о войне, в которой утверждалось, что вовсе не русские во Второй мировой победили, а американцы. Это меня так разозлило, что на вопрос: «Почему русские так легко отказываются от своего прошлого», я ответил, что и от будущего тоже легко отказывались, когда ложились под немецкие танки…
– Спасибо, Андрей!
Елена НИКИФОРОВА