«Красота спасёт мир»… Высказывание, приписываемое Ф.М. Достоевскому, цитируется повсеместно – как обнадёживающее, как утешительное, просто как констатация факта. Столь универсально оно на первый взгляд. Вместе с тем очевиден вопрос: а что имел в виду сам Достоевский? Которое из рассматриваемых значений ближе всего к авторскому замыслу? Если вдуматься, в каком контексте появляется такое высказывание? И в строгом смысле, принадлежат ли Достоевскому именно эти слова?
Похоже, мы имеем дело как раз с тем случаем, когда, в силу широты употребления и кажущейся очевидности авторства, к первоисточнику давно уже никто не обращается и не отсылает. Но давайте всё же посмотрим, а как там, у классика?..
Начнём с того, что высказывания в привычном виде – то есть «красота спасёт мир» – у Достоевского всё-таки нет. Зато есть «мир спасёт красота» – разница, на первый взгляд, не принципиальная. Однако обратимся к контексту. Эти слова произносит Аглая Епанчина, героиня романа «Идиот», и произносит их, так сказать, в списке запрещённых тем: «Слушайте, раз навсегда, – не вытерпела наконец Аглая, – если вы заговорите о чём-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом состоянии России, или о том, что «мир спасёт красота», то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на глаза!» («Идиот», Ч.4, гл.VI ). Даже если предположить, что для Аглаи эти темы носят какой-то сокровенный характер, и именно поэтому говорить о красоте она не хочет, то согласитесь: предположить, что Достоевский отождествлял себя с Аглаей Епанчиной, как-то не получается.
Посмотрим, какие представления о красоте и её силе Достоевский определил для других своих героев. Со слов Мити Карамазова складывается едва ли не обратная картина: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Ещё страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы… Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей… Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей», – («Братья Карамазовы», Кн.3, гл.III). В современной литературе и печати чаще всего цитируются лишь последние слова – о битве за человека. Между тем, размышления героя о красоте содомской и красоте вышней – это ключик к пониманию проблемы.
Как видно, противоречия здесь нет. Получается, что Достоевский совершенно чётко разделяет красоту на высокую и низменную, то есть горнюю и земную. Человек соединяет в себе две эти противоположности, и в этом – опасность и ужас красоты. Часто земная красота, лишённая духовного начала, принимается за красоту истинную. Она несёт в себе гибель, ведь в лучшем случае – она лишь отблеск горней красоты, а в худшем – от дьявола.
Вспомните слова Аглаи Епанчиной, когда она смотрит на портрет Настасьи Филипповны: «Такая красота – сила… с этакою красотой можно мир перевернуть!» («Идиот», Ч.1, гл.VII) И что же, мир перевернулся? – Князь Мышкин сходит с ума, Рогожин гибнет – нравственно и физически, сама Настасья Филипповна мертва, и тело её – пристанище для мухи (любопытнейшая деталь!) Кого спасла такая красота и кого сделала счастливым?
В то же время, Достоевский даёт ясное указание на то, что для него истинная красота: «Мир станет красота Христова» (Бесы. Подготовительные материалы. Заметки. Характеристики. Планы сюжета. Диалоги. Июнь 1870 г. Продолжение фантастических страниц). Горняя красота есть красота Христа, Сын Божий отождествляется с красотой, подобно тому, как отождествляется со светом и истиной. Эта мысль часто встречается в учениях православных святых отцов. Скорее всего, от них Достоевский воспринял эту идею. В «Записной тетради 1876-1877 годов», т.е. десятью годами раньше «Идиота», он писал: «Христос – 1) красота, 2) нет лучше, 3) если так, то чудо, вот и вся вера…» (ЗТ-2, апрель 1876 г.) Истинная красота в его понимании тождественна Богу. Другими словами, сказать «мир спасёт красота» – всё равно что сказать: «Христос есть Спаситель мира».
По поводу истины о спасительной красоте философ-мыслитель Н. Лосский заметил: «Красота спасёт мир» – эта мысль принадлежит не только князю Мышкину («Идиот») (ещё одна ошибка! – А.М.), но и самому Достоевскому». Видимо, с его легкой руки (точнее – пера) именно такая формулировка разлетелась по свету. Но как бы то ни было, Лосский также имеет в виду отнюдь не внешние формы. И если кто-то всерьёз верит, что худосочный «эталон красоты» на длинных ногах может спасти мир, то это не имеет ничего общего с глубоким нравственным контекстом романов-притч Достоевского.
Аля МИТРОФАНОВА
Как не повезло яблоку! Как повезло нам!
Иван: Хочу также указать на неточность: фразу «красота спасёт мир» в романе первым произносит, ссылаясь при этом на князя, Ипполит в ту ночь, когда он читал свою исповедь.
«Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасёт «красота»? Господа, – закричал он громко всем, – князь утверждает, что мир спасёт красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблён. Господа, князь влюблен; давеча, только что он вошёл, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне вас жалко станет. Какая красота спасёт мир? Мне это Коля пересказал… Вы ревностный христианин? Коля говорит, что вы сами себя называете христианином».
Владимир: Первое, что мне вспомнилось, пока я читал Вас, был рассказ одного бывшего американского панка, ставшего православным монахом. Однажды, слоняясь по Сан-Франциско, он забрёл в православный книжный магазин (книги, иконы) и там был потрясён иконою «Спас Нерукотворный». Он у неё стоял так долго, что продавщица спросила его: «Что с Вами» – и он ответил: «У человека не может быть такое лицо». Сразу из магазина он отправился на гору Платина, в монастырь, основанный знаменитым о. Серафимом (Роузом) и стал там сначала послушником, а потом монахом. Вот сила Красоты Христовой!..
Но если говорить о границе, то граница эта, хотя и не может быть раз и навсегда прочерчена, но существует. Недаром споры такие вокруг Булгакова, о роли кино, об искусстве вообще, но и совершенно не обязательно об искусстве – о любви, браке, семье (ведь и тут везде борются различные представления о красоте, об идеале!)… Всякий человек исходит из своих представлений о том, что хорошо, а что дурно, иначе говоря, что красиво, а что не красиво.
И по поводу Настасьи Филлиповны – нет тут парадокса. Она в себе два образа красоты несёт (об этом Достоевский писал особо), она ведёт страшную внутреннюю нравственную борьбу, и одни её обожают за страсть, а Мышкин – любит в ней то покаяние, ту внутреннюю красоту, которая ещё не умерла в ней, и он к этой красоте обращается. Победила бы его любовь, победил бы Бог в сердце Настасьи Филлиповны – и возможно, многих спасла бы, а не погубила её красота.
Vladimir_Gurbolikov: Хорошо, Иван, тогда я отвечу на ваш вопрос. Хотя христианам ничего нового я не скажу. Вы спрашиваете: «Иисус был полноценным человеком, и Он был без греха. По-моему, грех – это обязательно нечто внешнее и противоестественное. Если это не так, то получается, что христианин осуждает в себе и пытается избавиться от того, что в него вложил Господь. Я, откровенно говоря, не знаю, может ли грех СТАТЬ человеческой сущностью».
Иисус был ещё и Бог! Отсюда Он и «единый безгрешный». Да, грех противоестественен самому замыслу Творца о человеке. И тут Вы правы, говоря, что грех – это обязательно противоестественное. Но! Бог нас уважает и даёт ещё и свободу выбора. Не навязывает Себя. Мы можем душу чистить покаянием и не-деланием того, что может больше всего хочется (Хочется грешить, это слаще и легче, а мы вот будем пыхтеть, но не делать этого). Вот где пойдёт труд укрепления духа! Но! Мы можем выбрать грех и принимать всё, что предлагает нам мир, не фильтруя, и предельно загрязниться. В этом случае, это становиться нашей сущностью, по нашему же выбору! Как? Мы становимся сродни мраку и аду. Даже ещё в земной жизни неприкаянные люди чувствуют ад: богооставленность, уныние, злость и ненависть к окружающему. Нас будет тянуть к себе тёмное, то, чему мы сродни. Всё происходит постепенно… Например, яблоко сначала имеет ранку со спичечную головку, а потом уже гнилую язвочку, уходит всё это вовнутрь, и вот уже всё яблочко сморщилось и почернело… И где его съедобная сущность? Оно уже сродни смерти, не жизни… А святые? Они уже при жизни имели в душе ощущение Рая… Представляете? Как не повезло яблоку! Как повезло нам! Пока живы – есть время выбора, и есть средства всё изменить! Если придерживаться рамок нашей темы о Красоте: постараться стать красивее!