Анатолий Остапчук
Вспомнила я об этом неожиданном единении, когда читала стихотворения в сборнике олёкминских поэтов, к которому должна была написать предисловие. Разные в нём были стихи, но не буду о других, а вот пройдясь по подборке Анатолия Остапчука, вначале сама себе не поверила. Может, думаю, почудилось? Потом целый день «висела» на телефоне – читала друзьям. Сто лет не плакавшая «над счастливою строкой», я читала взахлёб, наплевав на несвободу своего и чужого времени, на деликатность и прочие частности. И друзья откликались на это долгоиграющее «ау-у!» Слушали и не просили остановиться.
«Всё проходит» – этот лейтмотив пронизывает литературное наследие поэта. Он много размышлял о времени. Но стихи его – вне времени и пространства. Это как некое биополе, в которое заходишь с опаской и недоверием, а потом не можешь выйти, настолько его поэзия созвучна твоим чувствам и мыслям. Читается как дневник. Причём как дневник не чей-то, а твой собственный, написанный в те дни, когда тебе было ликующе хорошо и пронзительно плохо. Как будто ты всё это забыл и вдруг нашёл затолканные по углам бумажные клочки, и рушится, и рушится на тебя лавина воспоминаний, чувств, порывов, эмоций… То, что ты сам хотел бы, да не умел выразить. Вот такое простое чудо.
Вряд ли известно, какой процент подлинно талантливых поэтов рождается в мире на душу населения. Но уж точно не один из ста и даже, возможно, не из ста тысяч… Я читала и каялась, что была знакома с этим человеком, разговаривала с ним, когда он был жив… Зна-ала! И не видела в нём поэта. Внешне он «поэтического» впечатления, увы, не производил. Беглый, намётанный (как мне казалось), а попросту высокомерный в редакционной пресыщенности взгляд мой (я тогда работала в отделе культуры газеты) не сумел отличить, отделить настоящего поэта от кучи многочисленных графоманов разного уровня паршивости. До прочтения стихов – это худшая моя вина – знакомство тогда вообще не дошло.
Я – никто. И лицезреть меня –
Это всё равно, что ночь при свете…
Человек, негромко, незаметно носивший в себе дар Божий, не умел мимикрировать. «Благополучным» не выглядел. Писал стихи без маски, не красуясь, не упиваясь собой. Не смог адаптироваться, «подогнать» свою душу под наше жестокое время, как когда-то джинсы подгонялись под скромный размер неистребимой народной «мечты». Как теперь по параметрам массовых вожделений подгоняются дипломы и джипы.
Покупайте иллюзии. Убегайте в забвенье.
Продаётся последнее в нашей жизни спасенье.
Шёпот тёмных ночей, дождь июльский под солнцем –
Все идёт с молотка… Приготовьте червонцы.
Человека считали безработным, не догадываясь, что его поэтический труд стоит труда какой-нибудь отдельно взятой чиновничьей конторы. Сомнительные произведения сомнительного автора, весьма далёкие от созидательного пафоса, взяли в сборник лишь по настоянию местного литературного объединения.
В переводе с брутального бюрократического языка в последние годы он был БОМР. До этого работал печником и кочегаром. Ничего другого не умел. Клал печи и писал стихи. Пил всякую дрянь. Ел, если было что. Порой его подкармливали в детском приюте. Жил один… Чокнутый, одним словом. Сумасшедшего поэта, случалось, били скучающие подростки…
«Бесполезный член нашего общества», конечно, не состоял в членах никакого творческого Союза. Да и не пытался, как пытаются и преуспевают в своих напористых стремлениях очень многие из тех, чьи стихи не должны были идти дальше внутреннего пользования. А вот пошли, и сочинители их состоят, и выступают-учат на собраниях, как писать, как выпускать книги, и горделиво подписываются под рифмованной пошлостью: такой-то, член того-то. И не разверзаются над головами Союзов гневные литературные хляби, не гремит критики гром… А настоящее – не самоуверенное, не расчётливое, не наглое – не лезет вперёд, истошно крича о себе. Потому и не замечается.
Всяких «не» тут можно привести кучу. Стихи Остапчука не авангардные, не новаторские, не политкорректные. Вообще не корректные, не считающиеся с тем, что должен читатель чувствовать и что он чувствует на самом деле. Стихи просто настоящие и по-настоящему трогают душу. Да что там – трогают! Они потрясают.
Встречаются в них несовершенства, неточности рифм, но их не хочешь видеть, как не хочешь отмечать кракелюр на старой картине мастера. Иные метафоры, во всей их трагической выразительности, и насмешливая афористичность воспринимаются, как яркие мазки на лапидарном полотне его незатейливой поэзии.
Есть парадокс, достойный века:
Бесчеловечность человека.
В годы перестройки Анатолий нашёл в каком-то журнале адрес Московских заочных литературных курсов и некоторое время «вёл трезвый образ жизни». Именно тогда его стихи напечатали в журналах «Полярная звезда», «Илин», в московском журнале «Россияне», в сборнике, посвящённом юбилею г. Олёкминска. Поэт выступал на радио, начал сотрудничать с Владивостокским литературным объединением «Творчество»…
Вероятно, курсы ему помогли и в чём-то наставили. Он получил не одно ответное послание, а целых четыре… Но научить его писать ТАКИЕ стихи вряд ли кто-то мог. Потому что научить таланту – невозможно.
Друзья, терпеливо внимавшие моему телефонному бенефису, не сговариваясь, дали поэту «книжные» имена. Вопиющий в пустыне. Поющий в терновнике. Унесённый ветром…
Я ухожу, чтобы вернуться вновь,
Точнее – ухожу, чтобы остаться.
«Дом» – так называется его подборка. «Ау-у!», оказывается, можно кричать из дома. И люди, хоть и запоздало, слышат. Отзываются… Не хочу размышлять о многозначности названия. Здесь, сквозь потаённую боль и ракушечное одиночество, проступают свет, тепло и любовь. Темы стихов – даже не темы, а оси бытия, качаются то в стороны, то ввысь. Но поэт этим и отличается от остальных, что сумел рассказать обо всём так, как ощущалось, как думалось в исповедальной сокровенности не ему (ей, им), а тебе. Только тебе.
Анатолий Остапчук. Из подборки «Дом»
Ариадна БОРИСОВА